|
|
|
№ 10-11 (3699-3700), 20 мая 2005 года
|
 |
|
точка зрения обозревателя
|
|
|
Дефекты речи –
или функциональная неграмотность?
Передо мною лежит книга, недавно написанная университетскими учеными: В.Е.Семенов, Е.Е.Юрков. Русская речь в современной России: тенденции развития (по результатам социологического исследования). СПб, 2004. Я ее раскрыл, прочитал, порадовался, но сразу отвлекся. Мы к ней еще вернемся, а сейчас…
…Ну почему, почему они все в телевизоре говорят «минералы», когда речь идет о минеральных солях и элементах!? А у них и в воде минералы, и в цветной капусте минералы. «Минералы в капусте, в гречке, в рисе» означает только то, что крупа и овощи плохо промыты и на зубах хрустят камешки. «Минералами называют составные части горных пород и руд, отличающиеся друг от друга по химическому составу и физическим свойствам» (А.Г.Бетехтин. Курс минералогии). Может быть, это сугубо специальные знания, герметичные, доступные лишь тем из нас, у кого на полке стоит упомянутая книга? Вряд ли. Это не бином Ньютона, не санскрит какой-нибудь. Когда-то и двоечник, и второгодник знали, что такое минералы. Посмотрят на гранит невской набережной, прогуливаясь, то есть прогуливая уроки, и видят три минерала: полевой шпат, слюду и кварц. Кроме этого в их интеллектуальный багаж входило только сведение, что рассказ «Муму» написан Тургеневым. Про бином Ньютона из школьной программы они не слышали, но про минералы-то знали. Так откуда пришли на телевидение и в рекламу молодые неучи? Из какой школы?
Я уже привык ко многому, в том числе и к тому, к чему привыкать никак нельзя. К молодежному сленгу, употребляемому повсеместно, к вульгаризмам, к криминальному жаргону некоторых предпринимателей и политиков, словечкам и выражениям новых русских. А также к иностранным заимствованиям и нарушениям грамматики. Все еще коробит меня матерщина из девичьих уст, но развивающаяся тугоухость приходит на помощь. Не уподоблюсь Чацкому, не буду обличать, горячиться не стану, особенно если я не в компании с дамой или внучкой, переживу. Здоровье дороже. Артериальное давление у меня не в порядке. Раскрою книгу и забудусь. Писатели по-прежнему пишут хорошо, и молодые, и не молодые. Как жаль, что мы теперь мало читаем!
Авторы книги, которую я держу перед собою, спокойны и беспристрастны. Наши коллеги, известные ученые, социолог и филолог, написали очень толково. Мы и сами, припоминаю, заполняли анкету, ответы на вопросы которой обрабатывались, анализировались и послужили основанием для написания книги. Авторы не возмущаются сегодняшним состоянием нашего самого главного национального достояния, не гонят волну, как сказала бы нынешняя молодежь, но объективно констатируют причины, повлиявшие на нашу речь. Главная из них – фундаментальные изменения в российской действительности: усиление личностного начала, демократизация речи, расширение сферы спонтанного общения. Анкета показывает, что люди, работающие с языком профессионально, более спокойно и взвешенно оценивают происходящие в языке изменения. Речь не идет об упадке или гибели русского языка. Проблема связана с низкой речевой культурой многих социальных слоев. В.Е.Семенов и Е.Е.Юрков приводят цитату одного из исследователей современных процессов, идущих в русском языке. «Порча языка, о которой так много пишут, затрагивает не систему языка, а языковую способность (умение говорить) и, следовательно, порождаемые тексты. Новые условия функционирования языка, появление большого числа неподготовленных устных и письменных публичных выступлений способствуют общему впечатлению о росте количества ошибок, неверных словоупотреблений и т.п.». Загляните в эту книгу, читатель, вам сразу станет легче.
Телевидение настолько озабочено вопросом рейтинга (вот оно, иностранное заимствование!), настолько прогибается (а это сленг!) перед рекламодателем, с одной стороны, и потребителем рекламы, с другой, что готово из штанов выпрыгнуть, только бы найти общий язык с ними. Если ты будешь рассуждать о классической литературе или театре, поедатель чипсов, любитель пива и жевательной резинки вмиг нажмет другую кнопку. Он не любит этого, ему это скучно, непонятно и потому обижает. Будем помнить, что массовое потребление дешевых материальных ценностей, то есть, в сущности, ерунды, приносит самые большие доходы производителям хлама. Так что это не хлам и не ерунда. Деньги – дело серьезное. Иногда даже кажется, что пресловутая «золотая семечка» на этикетке растительного масла специально и продуманно не исправляется на правильный вариант. Как иначе привлечь внимание к товару, когда этого масла на рынке переизбыток?
Никогда и не было такого времени, чтобы все говорили безукоризненно. Убогая и неправильная речь заполоняла задворки национальной культуры. Но доступ к литературному языку для нечитателей книг пятнадцать лет назад все же не был так радикально перекрыт, как сегодня. На полках районных библиотек почетное место занимали книжки типа «Правильно ли мы говорим?». Даже телевидение не предоставляло такого обильного количества отрицательных примеров для тех, кто никогда не примирится с падением русского языка и до скончания века будет бить в набат.
Несколько дней назад я прислушался к радиопередаче на эту тему (радиостанцию я не буду указывать, неловко называть уважаемый коллектив журналистов). Ведущая проясняла вопрос с ударением в некоторых словах. И прояснила, опираясь на орфоэпические нормативные словари. При этом в других словах она сделала ошибки. Например, «заговОр» (термин фольклористики и народной медицины) она произносила как «зАговор» (тайный сговор). Я уверен, что в следующий раз, когда она подготовит беседу о произнесении именно этих слов, все будет в порядке. Но возникнет что-то другое. Ибо ткань языковой культуры истончилась и рвется во всех местах. Недалеко ходить: я написал эти строчки и не нашел привычного знака ударения. Пришлось обозначить ударную гласную прописной буквой. Ведь это я только сказал, что написал. На самом деле мы давно уже набираем текст на компьютере, а в нем букву (ну где же она… я имел в виду «е» с двумя точками наверху, ту, что в словах «еж», «елка», ту, что Карамзин ввел в русскую азбуку) не сразу отыщешь. Вот и сейчас я ее не нашел. О, компьютер страшно могуч! Но в чем-то и бессилен. И что-то делает с нашими мозгами. Я даже скажу, что именно: дает иллюзию ненужности необходимого багажа знаний, того, что мы приобретали в школе и на лекциях. Зачем нужна память, если, войдя в Интернет, школьник находит готовые сочинения на все темы русской и мировой литературы?
Но дело не только и не столько в этом. Год назад в Музее-усадьбе Г.Р.Державина на Фонтанке (кажется, в рамках Фестиваля русского языка) состоялось заседание круглого стола «Беседы любителей российского слова: писатели о языке». Философ и литератор Андрей Столяров говорил о сегодняшней ситуации, которая порождает разрушительные процессы в языке.
Проблема в том, утверждал он, что человек существует не в реальности, а в отражении реальности, в согласованной среде, в тексте, который может не совпадать с реальностью. Если имеет место несовпадение, побеждает текст. В нем мы и существуем, как, скажем, существовали при социализме. И всегда есть центральный текст, матрица. Ее главное свойство таково, что она абсолютно законна, то есть ее законность не подвергается сомнению. Все остальные тексты становится законными, когда соотносятся с нею. В средние века это была Библия, в эпоху Просвещения – она же, но в переводе на светский язык. На месте Российской империи возникло государство, построенное большевиками, матрица сменилась, но центральный текст продолжал быть. В нашу эпоху центральный текст размонтирован. Это объяснимо: матрица — явление тоталитарное, выступая против матрицы, постмодернизм выступал против тоталитарности. Сейчас все равны и равнозначимы: культуры, народы. Это хорошо, но есть и негативные последствия. Постмодернизм вынужден признавать и социальные патологии. Царит тотальная равнозначность, что для читателя есть лишь набор равнозначных сигналов. «Что читать сегодня?» – спрашивают меня. Не знаю, и никто не может знать. Распавшаяся языковая реальность соответствует распавшейся реальности. Сейчас матрица не прорастает, не возникает. Мы живем в распавшейся среде и распадающемся языке.
Так или примерно так говорил Андрей Столяров.
А мне всю жизнь казалось, что долгое и благополучное существование русского литературного языка гарантировано наличием литературных текстов, всем корпусом шедевров русской классики. Мощное силовое поле Пушкина, Толстого, Чехова не даст языку не то чтобы распасться, но даже кардинально измениться. Пока нам будут нужны их книги, будет нужен и язык во всей своей глубине, широте и стилистических тонкостях. Но прошлым летом моя уверенность дала трещину. Я перечитал «Евгения Онегина» и вдруг взглянул на роман в стихах глазами многих моих знакомых школьников и студентов. Четверть или треть того, что писал Пушкин, среднестатистический представитель молодежи не понимает. Не спорю, есть школьники, кто понимает и любит, но большинство не воспринимает. Им не хватает языка, чтобы понять это в полном объеме. Функциональная неграмотность – так, помнится, зовется подобное явление.
Литература, главный источник русской духовной культуры, отделяется от человека. А культура уже не литературоцентрична. Указом президента можно добавить пятьсот или тысячу рублей к ежемесячной пенсии ветеранам, но не изменить процессы, идущие в языке. Мы стремительно становимся другим народом. Среди нас живут группы людей, говорящие на своем, старом языке и читающие свои книги. Добираясь до работы на метро, скосите глаза налево и направо, загляните в книжки ваших спутников, полюбопытствуйте: что они там читают? Если вообще читают… Наверно, вашим иллюзиям придет конец. Мы не самый читающий народ и не самый пишущий. Литература перекочевала в магазины старой книги, на прилавках модных книжных лавок лежит разноцветное глянцевое чтиво. И писатель сегодня не канает, с горьким юмором отметил литератор Михаил Берг тогда же и там же, год назад на Фонтанке.
С русским языком как системой ничего не произойдет, он зафиксирован в образцовых текстах, как классическая латынь. Русский язык изучают и будут изучать. Но с носителями этого языка произошла беда. Их становится все меньше и меньше. Как римлян, матрица которых распалась.
Покойный Иосиф Бродский считал в конце века нечтение книг самым большим грехом. А несколько лет назад были определены самый крупный писатель тысячелетия (Шекспир), композитор (Моцарт), ну и так далее, всего не помню. Самым великим изобретением был назван печатный станок Гутенберга. Не DVD-плейер, не биг-мак и не хот-дог, а книжный пресс. Ну не прикольно ли? 
Александр Шумилов
|
