№ 9 (3698), 5 мая 2005 года
главная | оглавление | <... | ...>

Маленький Принц
в блокадном Ленинграде

Одним из итогов исследования стала научная статья, которая будет опубликована в Англии в журнале по социальной психологии. С журналистской версией этого материала читатели журнала «СПбУ» могут ознакомиться уже сейчас.

Нельзя сказать, что никто прежде не обращал внимания на такую важную тему, как длительный голод и депривация. В разное время ученые занимались последствиями картофельного голода в Ирландии, голода в Голландии во время Второй Мировой войны, опытом детей, эвакуированных из южных в центральные части Англии, проблемой истощения и квашиоркора – необратимых дистрофических изменений – у африканских детей. Но все эти исследования носили медицинский характер. А серьезных исследований блокады Ленинграда не проводилось вообще. Около пяти лет назад научная группа в Кембридже получила грант на изучение блокады, но речь опять-таки шла о медицинском аспекте. Спустя некоторое время на факультете психологии СПбГУ группа старших преподавателей кафедры социальной адаптации и психологической коррекции – Л.Б.Духновская, Л.В.Косенко и И.А.Руденко – под руководством профессора Марины Анатольевны Гулиной начала работу над продолжительным изучением психологических последствий блокады, пережитой в детском возрасте.

Группа детей из детского сада Октябрьского района на прогулке. Ул. Дзержинского (Гороховая ул.). Фото А.Бродского. Лето 1942 г.

В мае выйдет в телеэфир фильм Марии Соловцовой, посвященный блокаде. Отец Соловцовой был фотокорреспондентом в блокадном Ленинграде. Перед режиссером стояла задача, сходная с задачей исследователей: отделить поздние наслоения от мира ребенка, который жил в блокаду. Съемочная группа предложила сотрудничество группе профессора М.А.Гулиной. Группу М.Соловцовой заинтересовал эмоциональный опыт и страхи детей-блокадников. Они решили обратиться на факультет психологии. В фильм вошли записи фокус-групп, проведенных с участниками исследования, и съемки «песочной терапии» — особой терапевтической процедуры, в которой человеку предлагают построить композицию, отражающую их чувства, связанные с блокадой, в ящике с песком, используя «архетипические» фигурки из специальной коллекции, камни и воду. А еще для фильма в аудитории факультета, оборудованной для терапевтических занятий, снимали современных детей – мальчика семи лет и девятилетнюю девочку, которым предложили обыграть ситуацию: жизнь в доме во время войны. Для этого использовался большой фанерный домик с кукольной мебелью и «жильцами».

Узнаем ли мы всю правду о блокаде?

Французский психоаналитик Жак Лакан в книге «Функции и поле речи и языка» пишет: «Бессознательное – это та глава моей истории, которая содержит белое пятно или ложь: это глава, прошедшая цензуру. Но истина может быть найдена; чаще всего она уже записана в другом месте». Дальше он предлагает варианты первоисточников: тело человека, воспоминания детства (которые он называет «архивными документами»), особенности запаса слов и их употребления, традиции и легенды.

Марина Анатольевна и ее коллеги столкнулись с тем, что та глава истории города, в которой рассказывалось о блокаде, прошла довольно жесткую цензуру. Многие факты сохранились благодаря блокадным дневникам, авторы которых были расстреляны за свои записи (но впоследствии они были опубликованы, например, дневник учителя географии Винокурова). Сегодня общеизвестно, что голода можно было избежать, если бы главы города проявили больше ответственности. Известно, что плохо организованная эвакуация привела к тому, что многие родители навсегда потеряли своих детей и так и не узнали ничего об их судьбе. Они даже пытались подать в суд на организаторов эвакуации. До сих пор никто не знает реального числа погибших, потому что те люди, у которых не было регистрации в Ленинграде и поэтому никаких прав на хлебные талоны, умирали безымянными. Фактически в блокадном Ленинграде умерла вся Ленинградская область. Сначала крестьяне жили в обозах на окраинах города, как цыгане, потом им разрешили поселиться школах и других пустующих зданиях. Никто не предвидел, что это надолго. Привезенные с собой запасы продовольствия в какой-то момент закончились...

Школьницы Валя Иванова (слева) и Валя Игнатович, потушившие две зажигательные бомбы, упавшие на чердак их дома. 13 сентября 1941 г. Фото В.Федосеева.

Существовала практика замалчивания фактов во время и сразу после войны. Не исключено, что бездействие Москвы во время осады Ленинграда было актом укрощения слишком самостоятельного города, который уже был наказан убийством Кирова по сталинскому приказу. Недаром академик Лихачев писал, что мы вряд ли когда-нибудь узнаем всю правду о блокаде.

Перед психологами стояла непростая задача – выяснить истину, от которой участников исследования отделяет шестьдесят лет.

Поиск истины – наука и этика

Каким образом исследователям удалось превозмочь искажающий эффект этих шестидесяти лет? В ходе индивидуального интервью каждому участнику задавались вопросы о самом раннем детском воспоминании, за что их в детстве хвалили и ругали мама и папа, о чем ребенок мечтал. Всего интервью состояло из четырех блоков: детство, блокадный опыт, послевоенный период и настоящее время.

«Мы имели дело с теми, кто проинтегрировал эту травму, пережил ее — рассказывает Марина Анатольевна. — Людей находили по знакомству, ведь зная правду о смятении тех лет, не станешь доверять документам и справкам или их отсутствию. Половина сначала соглашались, потом звонили и отказывались от участия. Даже спустя шестьдесят лет не все могут контактировать с этими воспоминаниями. В конце интервью обязательно спрашивали о самочувствии человека и о желании продолжить работу. Многие хотели рассказывать еще и еще. Блокадники чувствуют, что время уходит, что это, скорее всего, последняя годовщина Победы в их жизни, и надо успеть рассказать том, что было». С участниками исследования поддерживается постоянный контакт, в любой момент им готовы оказать психологическую помощь. Несмотря на все предосторожности, после интервью многие звонили друзьям, пили валокардин. Сложность любого исследования с участием пожилых людей и детей в том, что они очень уязвимы. На Западе все подобные исследования становятся объектами пристального внимания этических комитетов. Пожилыми считаются люди старше 50 лет, и их состояние не должно ухудшаться в результате сотрудничества с учеными. Возможный вред должна оценивать третья, независимая сторона. В России пока не сформирована такая культура работы с людьми. «Это отдельная серьезная тема – говорит профессор Гулина. — Этического комитета в области психологии как такового у нас нет. Есть только Комитет по биомедицинской этике. В психологической практике возможен ущерб не меньший. Но люди, как правило, не видят проблемы до тех пор, пока не окажутся вовлеченными в сферу, где она существует».

Люди, которые согласились принять участие в исследовании, были гораздо старше пятидесяти и нуждались в ответственном отношении. Основная группа была сформирована из детей блокадного Ленинграда, контрольная – из ветеранов, участников военных действий в других областях страны. В каждой группе было по 35 человек (28 женщин и 7 мужчин) в возрасте от 65 до 78 лет. Индивидуальное интервью с каждым из них занимало от 80 минут до 4 часов.

«Блокада – это травма, и коллективная, и индивидуальная, — рассказывает Марина Анатольевна. — Но раньше никто ее не рассматривал как психологическую травму. Людям даже не позволяли горевать, у многих не было возможности проститься с погибшими, которые часто не были даже похоронены в соответствии с ритуалом. После окончания войны было не до этого – восстанавливали город, строили его практически заново. Но «горевание — продуктивно». Оно позволяет пережить горе, пройти через него, чтобы не возвращаться к нему снова и снова».

Причины и последствия травмы

Кроме того, травмирующее воздействие оказала потеря близких, даже если они не погибли. Блокадные дети были лишены столь необходимого общения с матерями: те целыми днями были на работе, а вернувшись, были не в силах даже поговорить с детьми. Один из участников рассказал, что его мать после блокады прожила долгую жизнь, но так и не вышла из состояния жительницы осажденного города. Все ее разговоры сводились к пережитому ужасу. Детей прятали от принудительной эвакуации и не позволяли им выходить на улицу. Эвакуированные дети вынуждены были оставлять дома, в которых родились, и значимые для них вещи, что вело к утрате материальной истории семьи.

Последствием блокадного опыта стало чувство вины. В записях бесед с блокадниками есть рассказ о мальчике, который очень хотел принести для мамы хлеб, выданный в детском саду. Но в течение дня он не мог удержаться и отщипывал кусочек за кусочком, а вечером приносил маме только корочку. Получив ее, мать плакала. Сейчас понятно, что плакала она совсем по иной причине, но ребенок понимал ее слезы по-своему и чувствовал себя виноватым.

Пожалуй, самое главное последствие – это страх за другого, приобретенный в детстве на всю последующую жизнь. Этот страх мог привести к травме последующего поколения: дети блокадников могли получить травму на бессознательном уровне (страх отделения от близкого, симбиотические отношения). Возможно, именно поэтому дети блокадников болеют чаще, чем сами блокадники. Раньше этот факт пытались объяснить генетическими проблемами: родители, страдавшие дистрофией в детстве, не могли произвести на свет абсолютно здоровых детей. Но дело еще и в том, что родители-блокадники переносили на детей свои бессознательные страхи: если я в детстве страдал, значит, и моего ребенка обязательно надо защищать. Складывается ощущение, что эта травма была позитивной: пережившие ее люди должны были стать хорошими родителями. Но на самом деле сверхопека и постоянная тревога может инвалидизировать ребенка. Есть основания полагать, что частые болезни ребенка – результат взаимоотношений в семье.

Насчет семьи у Марины Анатольевны Гулиной есть особая теория. В соответствии с ней, семья – это промежуточная субкультура между обществом и индивидуальным опытом. Есть данные, что в блокадном городе люди сидели по домам, у них не было сил навещать друг друга. Некоторые семьи ушли в абсолютную изоляцию. Дружная семья работала только на себя. Один из участников рассказывал, как на его глазах его одноклассник упал на улице, а отец сказал ему: «Пойдем, не останавливайся»…

Семья была фильтром внешних воздействий, средой, которая влияла на интерпретацию событий ребенком. Дело даже не в том, сколько запасов продовольствия было у семьи, а в смысле, который придавался всему происходящему.

Федя О. 12 лет. 28.12.41. «На почте». Мальчик истощен, начинается цинга, частые головные боли, плохой сон. Два дня назад по просьбе мамы ходил на Главпочтамт. Домой добрался с трудом. На почтамте было темно, только в двух окошечках были две женщины, «укутанные до носов», и горели две керосиновые лампы. А сзади них была гора писем, почти до потолка. «Эти тетеньки сказали, чтобы я полюбовался на гору писем, и что разбирать ее некому — кто умер, а кто лежит, собирается умирать». С тем Федя и вернулся домой.

Мифы и герои блокадных детей

Чтобы защититься от зла, дети и взрослые создавали мифы. Например, дети считали, что людоеда можно узнать по выпученным глазам, а женщины умирают реже мужчин, потому что у них есть грудь, которая «расходуется», когда у организма не остается других источников подпитки. У взрослых бытовал миф о генерале Кулике, который должен вот-вот прийти со своей армией и освободить город.

Мифы рождаются из устной традиции, из сплетен, а все это — проекции бессознательного. «Дети и взрослые прибегают к созданию мифов, когда им надо разрешить противоречие, – говорит Марина Анатольевна. — За каждым страхом стоит миф. Например, невротический страх пауков. Идеализация Большого Отца (Сталина) – явление того же порядка. Ведь это было отчасти защитной реакцией. Нельзя навязать то, чего человек не хочет принять».

Интересно, что у блокадных детей не сложилось сильного негативного образа врага. Наверное, потому что взрослые предпочитали не говорить о политических проблемах при детях: всегда опасались, что через детские разговоры мнение взрослых станет известно КГБ, и последуют санкции. С другой стороны, пропаганда вносила посильный вклад в формирование образа врага. Марина Анатольевна показала мне официальное письмо, адресованное ее отцу, который тогда был семилетним ребенком – поздравление с 26-й годовщиной Октябрьской революции. Письмо заканчивалось такими словами: «Смерть немецким оккупантам! Бей их везде, где увидишь! Бей с воздуха, жги до пепла, В тыл прорвешься – в затылок бей, Чтобы выли они и слепли, Бей их насмерть! Б е й!»

Среди обязательных в интервью был вопрос о любимом герое книг в период блокады. Это тоже помогло увидеть индивидуальный опыт в историческом контексте. Считается, что с этими персонажами дети идентифицировали себя. Выяснилось, что, как правило, это были герои-одиночки мужского пола (даже у девочек): Данко, Павлик Морозов, Павка Корчагин, Тимур и его команда, Айвенго. Из женских образов у девочек появлялась только Татьяна Ларина. В контрольной группе дважды называли Василису Прекрасную. У блокадных девочек совсем отсутствовал образ русской принцессы — Василисы. Татьяна Ларина на эту роль не подходит, она — героиня трагическая.

Маленький Принц

и спасительное чувство прекрасного

В беседах с блокадниками использовались копии детских рисунков из коллекции М.Кольцовой, которая работала в госпитале в блокадном Ленинграде и давала своим маленьким пациентам карандаши и бумагу. Один рисунок особенно мне запомнился. Автор, шестилетний мальчик, назвал его «Ложусь спать». А сын Марины Анатольевны, когда увидел этот рисунок впервые, назвал его «Маленький Принц». Этот рисунок вместе с другими показывали блокадникам и просили выбрать тот, который точнее отражает их состояние в тот период. На рисунке изображен мальчик в кровати – видно, что ему очень холодно, у него лицо синее, хотя он укрыт множеством одеял, а на голове шапка. Сверху на мальчике лежит лиса пронзительного оранжевого цвета. Это – «мамина лиса, шкура, неживая», как прокомментировал рисунок маленький автор. «Мама поступала мудро – уходя на целый день, она оставляла ребенка совсем одного. Понятно, что «лису» она клала ему в постель не только для тепла», — добавляет Марина Анатольевна.

Саша Ш. 9 лет. 10.11.41. «Ромка со своим гвоздем лезет к моей штукатурке. Сейчас ему поддам!». У Саши множественные осколочные ранения в стадии послеоперационного заживления, дистрофия 2-3 степени. Он нарисовал себя и своего семилетнего соседа Рому Ф., который поступил тоже со множественными осколочными ранениями. Саша не позволяет Роме соскребать его, Сашину, штукатурку: «Иди, скреби свою стенку!». — «Да-а, у моей кровати еще до меня кто-то обскреб стену, как голодный волк!» Саша, наконец, как старший и сознательный человек, согласился угостить Рому «своей штукатуркой», но соскребает ему своей ложкой, а с гвоздем лезть запрещает.

Еще каждому участнику исследования предлагали раскрасить цветными карандашами шкалу, которая символизирует их жизнь от 0 до 100 лет. Эта методика называется «Зеркало заднего вида». Каждое деление шкалы соответствует десяти годам. Выбор цвета помогал сравнить вербальные воспоминания с невербальными. Последние зачастую не осознаются и не могут быть сформулированы в словах. Интересно, что участники из контрольной группы в 4 раза чаще закрашивали свои шкалы темными цветами, чем словесно характеризовали свой жизненный опыт как негативный. У блокадников разрыв между вербальными и невербальными воспоминаниями был меньше. «Это выход на проблему автобиографической памяти, которая организована определенным образом, – говорит Марина Анатольевна Гулина. — Надо продолжать работу в этом направлении».

В тексте статьи Марины Анатольевны Гулиной на английском языке есть упоминание об Эрнесте Хемингуэе, который писал, что чем хуже обстояли дела с пропитанием, тем яснее он воспринимал живопись. Как соотносятся эстетическое чувство и физическое состояние человека? Марина Анатольевна комментирует это так. В психологии есть понятие sense of agency – чувство обладания силой и волей что-либо сделать, на что-то повлиять. Если это чувство разрушено, вырабатывается зависимость и хроническая депрессия. Чувство красоты не давало умереть этому чувству собственной значимости. «Я не видела столько стихов о других городах, сколько посвящено Петербургу. Этот город любят как человека. Может быть, люди искали объект, на который можно было бы направить свою любовь. И жителей блокадного Ленинграда спасало ощущение вечности, которое дает красивый город. Остается открытым вопрос взаимозависимости чувства красоты и sense of agency. В конце концов, до сих пор наверняка не известно, что именно имел в виду Достоевский, когда писал, что красота спасет мир».

… Несколько лет назад на Ананьевские чтения на факультете психологии пришла блокадница, филолог СПбГУ Нина Николаевна Коновалова. Именно ее рассказ вдохновил сотрудников факультета на самостоятельное исследование. Нина Николаевна до сих пор хранит обложку от книги Достоевского, одного из томов Собрания сочинений. Это была первая книга, которую девочке в блокадном Ленинграде пришлось сжечь, чтобы вскипятить воды. Только плотная обложка не пролезла в буржуйку. Нина Николаевна до сих пор не знает, что именно было в той книге. «Казалось бы, что проще: сходить в районную библиотеку, сверить номер тома и узнать, что в нем было. Но я до сих пор ЭТОГО не знаю...» - говорит Нина Николаевна, и на лице ее не проявляется никаких видимых эмоций. Шестидесяти лет оказалось недостаточно, чтобы заживить эту психологическую рану.  

Венера Галеева
Использованы фотографии
из книги «Неизвестная блокада. Ленинград 1941-1944»

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков