№ 8 (3697), 25 апреля 2005 года
главная | оглавление | <... | ...>

Поднявший перчатку

Значение Проппа в фольклористике соизмеримо со значением Менделеева в химии. И ни один уважающий себя фольклорист не забудет учесть мнение Проппа, если тот касался проблемы, избранной исследователем устного народного творчества. Пусть это будет упоминание, предположение, ссылка на материал – на них лежит отблеск мысли Проппа. Пропп сказал новое слово о самом древнем и самом распространённом жанре словесности. Этот жанр идёт из глубины веков и жив сейчас. Через него, как через врата в человеческую культуру, входят все люди мира, всех поколений, ибо все были детьми. Да, это волшебная сказка, вечнозелёное сказание о персонаже, ставшем героем – состоявшейся личностью. Человеком. Даже в цивилизованных странах есть жители, не прочитавшие ни одной книги. Чуть ли не полмира неграмотных. «Тьмы и тьмы» обитателей Земли не видели фильмов, не слышали о радио, телевизоре или компьютере. Но волшебную сказку пережили все. Она здесь, на виду, «естественна» своей биографической первозданностью для каждого маленького слушателя. Волшебная сказка и есть безыскусная правда. Для детского ума в ней нет места условности – условен и неправдоподобен мир – там, где не подобен ей.

Владимир Яковлевич Пропп в 1960-е гг. (его любимая фотография)

Дорога к сказке

В дописьменных культурах грудь дышала воздухом, а воображение – волшебной сказкой. При появлении письменности и литературы сказка была оттеснена на бытовую периферию и третировалась «серьёзной» словесностью (как, скажем, «страшилки» – марксистско-ленинской педагогикой). В век Просвещения сказка выступала либо как источник «галантных сюжетов», либо как пища для невежественного ума. С конца XVIII века в сказке увидели воплощение «национального духа». Она воспринималась как дикий цветок зарослей первозданной культуры, играющий причудливыми красками буйного народного воображения. Сказки стали издавать и в прямых записях, но чаще всего – с любыми поправками и прибавлениями «необычайного» и «невиданного» (чем больше «вранья» – тем ближе к «сути»). Но литература взрослела и всё больше проникалась уважением к строю сказочного повествования. Достаточно сравнить «сказочность» пушкинской поэмы «Руслан и Людмила» (смесь скандинавских, древнерусских и восточных «вымыслов») и «русский дух» написанного восемь лет спустя вступления «У лукоморья дуб зелёный». Да, «там Русью пахнет».

XIX век бережно собирал подлинные волшебные сказки народов всех стран. Росли архивы, множились издания. Научная мысль пытливо искала принцип хотя бы каталогизации бесценного и многоцветного сказочного материала. Ничего путного не получалось. Варианты одной и той же сказки сообщали, что девушку медведь уносил в лес или водяной утаскивал в омут. Как классифицировать? Это сказка а) о медведе? б) о водяном? в) о похищении в лес? г) об утаскивании в воду? Может быть, о «похищении»? Но ему выступало эквивалентом «уход», «заманивание», «превращение» в дерево или водяной столб.

Финский фольклорист Аарне издал-таки справочник по международным сюжетам, прочно закрепившись на первом месте в алфавитном списке самых разных энциклопедий. И труд сей достоин памяти. Но разыскать в нём сюжет можно лишь уподобившись страннику в волшебном лесу или алхимику, проводящему анализ неизвестного вещества (без знания о кислороде и водороде). Пропп же в 1928 г. опубликовал очень небольшую книжку под названием «Морфология сказки» – и век фольклорной алхимии закатился. Была предложена формула (в филологии!), которая описала структуру волшебной сказки, а значит, позволяла проводить и последовательную классификацию сказок. В этом же году Бахтин подготовил к изданию «Проблемы поэтики Достоевского». Шёл подъём гуманитарной мысли. Но упал «железный занавес»; началась гражданская война в виде коллективизации. И только через четверть века изумлённая Европа узнала о великом открытии Проппа.

Но самому Проппу эта книга дорого встала. К его «анкетным» грехам прибавилось ещё и клеймо «формалиста».

Пробел в биографии

Какую же жизнь прожил Пропп? По результатам – жизнь великого учёного. А по устойчивому фону самочувствования? Я думаю, страдальческую. Приведу один лишь факт. В 2002 г. издательство «Алетейя» выпустило книгу, за которую ценители мировой культуры будут бесконечно благодарны всем, кто причастен к появлению на свет этого интеллигентного тома. А название ему – «Неизвестный Пропп». В определении нет ни капли рекламности и броскости. Мы действительно мало знаем о Проппе, и какая роскошь получить возможность потеснить наше неведение. Но вот чего и авторы, и читатели, и издатели не знают до сих пор. В примечании 84 на странице 316 мелким шрифтом сообщена подробность: «Владимир Яковлевич в 1932 г. был арестован органами ОГПУ и подвержен допросам, проведя в изоляции, по одному источнику, 11, а по другому – 76 месяцев». – Издаётся летопись жизни и творчества Пушкина, где мы можем фиксировать события жизни поэта чуть ли не с точностью до часа. Сколько анкет заполнили наши деды – аршинных! – где сообщалось, был ли на оккупированной территории, состоял ли и когда, посещал ли и где… К каждому переизданию уточнялись и дополнялись формуляры – с точными деталями поступления, увольнения, повышения, награждения, снятия выговора – и так до конца реестра. А тут – то ли год сидел, то ли шесть лет! Архивы молчат – или из-за утрат, или из-за соображений секретности. Но ведь были родственники, друзья, коллеги, – наконец, сам Пропп вёл дневники, переписку.… И предпочёл не делиться ни с кем об этом белом пятне своей биографии, ставшем чёрной дырой. Внутренние переживания такой социальной комы – либо миг, либо вечность, ибо жизнь имеет измерение временем, а не смерть. Арестовали Проппа в 37 лет, когда он, говоря словами Данте, «земных путей дошёл до середины». Какова же была вторая часть пути? Во всяком случае, изгнанный из Флоренции Данте, умерший для неё, проходя по улицам Равенны, пугал горожан своей смуглостью: им казалось, что они видят загар от огня ада, запечатлённого в терцинах «Божественной комедии». На фотографии 1940 года сорокапятилетний Пропп значительно больше похож на семидесятилетнего, чем на тридцатилетнего.

Правда, с годами лицо Проппа на фотографиях становится всё притягательней и проницательней.

И незадолго до смерти, 20 января 1967 года, Пропп обронил: «Те, кто видел наши застенки (я видел и кое-что знаю), только могут что сидеть по углам и быть незаметными».

О рыцаре бедном

Из поэтов самым любимым для Проппа был Пушкин, а из его стихотворений – баллада, написанная в 1829 году:

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой...

Однажды во время странствий он имел видение – Божью Матерь – и «сгорел душою». Не глядел на других женщин, воевал во имя Пречистой, затем вернулся в свой замок, где не снимал шлема с опущенной стальной решёткой, молился только Божьей Матери и:

Всё безмолвный, всё печальный,
Без причастья умер он...

За его душой вернулся бес, указывая на его нечестие:

Он де-Богу не молился,
Он не видел де-поста,
Не путём-де волочился
Он за матушкой Христа...

Но заступничество Божьей Матери спасло рыцаря от мук ада.

Стихотворение это не было опубликовано при жизни Пушкина, ибо аргументы «духа лукавого» цензурой были восприняты с пониманием. Только в «Сценах из рыцарских времён» печатался урезанный текст, в котором отсутствовали все сомнительные места (отказ рыцаря молиться Троице, смерть без причастия, речь беса). Достоевский знал только такой вариант, его и прочла вслух Аглая, пристально глядя на князя Мышкина.

Пропп — гимназист.

Пропп считал, что в «Рыцаре бедном» Пушкин дал предельное выражение чистоты духа мужчин. Но пока я оставлю в стороне обсуждение любовной проблемы. А постараюсь обратить внимание на другие стороны образа паладина Божьей Матери. Рыцарь и монах – для человека европейского средневековья это две вершины восхищения. Первый в руках держит меч – оружие вещественное, второй крест – оружие духовное. Окончательно избрав своё предназначение, «рыцарь бедный» приобщился к подвигу духовному (молитва, слёзы, аскеза, превращение шлема в вид вериг). Но и монахом не стал, ибо совершил он смертный грех, пойдя на избирательность поклонения (только Пречистой) и на пренебрежение причастием. Извинить же рыцаря могла лишь бесконечная верность прекрасной даме, которая явилась в предельно сублимированном виде – как непорочная Дева Мария. Он ей служил в рыцарском облачении, а не в рясе.

Выбрав путь духовного подвига, герой баллады оставался потенциальным бойцом, не склонным подставлять обидчику щёку, когда тот ударил по другой. Пусть будет тихость, простота, печаль, неброскость, скромность вида и образа жизни. Но должна сохраниться готовность отстаивать свою правду в схватке, в бою, быть верным своему идеалу не смирением, а сопротивлением.

В юности Пропп хотел таким быть, а в зрелые годы стал. На критические замечания Леви-Стросса о позиции Проппа тот отвечал так: «Профессор Леви-Стросс бросил мне перчатку, и я её поднимаю».

В своей жизни рыцарь русской фольклористики поднял не одну перчатку. И при том был тих, сдержан, прост и скромен.

Ответственное бытие учёного

Судя по академической справке (в виде автобиографии), жизнь Проппа протекала весьма ровно. Он родился в Петербурге в 1895 году в благополучной семье, закончил хорошую столичную гимназию, в 1913-1918 гг. учился на филфаке Петербургского университета (сперва на германском отделении, а на старших курсах – на русском). Затем преподавал в школе, потом перешёл в вузы (преподавал немецкий язык, заведовал кафедрой иностранных языков). Сошёлся с крупными филологами, в 1928 году опубликовал свою книгу «Морфология сказки», стал сотрудничать с Пушкинским домом (Институтом русской литературы Академии наук). В 1937 г. был принят в ЛИФЛИ, ставший филфаком ЛГУ, где и работал до самой смерти, последовавшей в 1970 году. Пропп написал ряд очень серьёзных книг и статей, был редактором солидных научных сборников и сборников фольклорных текстов, подготовил многих аспирантов. На первый взгляд, благополучно протекла жизнь крупного учёного.

Но в таком описании я вижу не просто необоснованное абстрагирование от перипетий индивидуальной судьбы выдающегося мыслителя. И это не просто несправедливость, проявившаяся в стирании личных черт Владимира Яковлевича Проппа. Такой подход дезориентирует не только историков науки, но и предполагает сомнительные установки в сознании будущих учёных-гуманитариев.

Наивное отношение к учёным сказывается прежде всего в том, что положение мыслителя и его продуктивность скреплены железной скобой. Уж ежели ты профессор, доктор наук, получаешь солидное жалование, торжественно шествуешь под святыми сводами храма науки, то неудивительно, что одна за другой выходят серьёзные книги с твоим именем на титульном листе. Как показывает опыт, названные условия для выдающегося результата недостаточны, а в филологии пропповского времени, пожалуй, располагали к другим, более безопасным «продуктам мысли». Но сформировалась и ещё одна установка, которая до обидного популярна до сих пор: нужно отделить жизнь учёного от его открытий. В конце концов, теории устаревают, сужается зона их применения. А выжимка из пухлых трудов снабжает «живую науку» тезисом, теоремой, формулой, классификацией, которые и стоит запомнить при освоении азов науки. В гуманитарии такой подход неплодотворен.

Гуманитарное исследование обращено к человеку прежде всего стремлением ответить на вопрос о смысле бытия, личной жизни, познания. И учёный, исследующий тексты прошлого, в первую очередь вступает с ними в диалог. Поэтому, изучая даже частные вопросы, историк или филолог заняты переводом обезличенных значений в личностный смысл – обращённый к современникам и будущим поколениям. А смысл не так просто разделить на приватный и общеобязательный. Например, один из моих университетских учителей был талантливым, плодовитым, но малооригинальным учёным. Когда он совершил малопочтенное действие по отношению ко мне, своему ученику, и оправдывался в туманных выражениях, я чувствовал большое смущение. Зачем он занимается Лермонтовым – «невольником чести»? Ну понятно, если специалист по сантехнике сделает что-нибудь непотребное: когнитивного диссонанса может и не наступить. А ведь тут приходится выполнять очень тяжёлую работу – многолетний анализ текстов поэта – и при этом говорить «правильные» для других, чужие, но не выстраданные словеса! Стоило мучиться?

Жизнь Проппа, по моему глубокому убеждению, является неустранимым контекстом его научных трудов, без которого их нельзя достойно оценить и понять во всей глубине. Он заплатил всей своей жизнью не за идеи как таковые, а за возможность их выработать и за право их отстаивать. Жизнь Проппа и была тем «рабочим временем», когда решение научных проблем определялось личным смыслополаганием, реализованным и в методологии, и в дисциплине научного исследования, и в отношении к человечеству, нации, коллегам и ученикам, ближним и дальним знакомым, на кафедре и в быту, в заочной полемике и в задушевном разговоре. Одна неплохая певица сказала однажды о великой Каллас: «Мне бы её голос. Я бы ещё не так спела». Пропп же «спел» свою песню потому, что – фольклорный термин – «выковывал» свой голос каждую минуту своего предельно ответственного бытия. А оно было парадоксальным.

Русский немец

Великий русский учёный и крупнейший специалист в области русского фольклора Владимир Яковлевич Пропп родился 16 апреля 1895 года в семье немецкого предпринимателя Иоганна Якоба Проппа и был крещён в петербургской церкви евангелистско-лютеранского прихода, получив имя Герман Вольдемар. В семье с ним говорили по-немецки (мать) и по-русски (отец, братья и сёстры – их было пять). Он окончил немецкую гимназию (самую старую в столице) и все годы детства, отрочества и юности считал себя немцем. А потом стал русским.

Пропп — студент.

В русской гуманитарной культуре немцы сыграли большую роль. Достаточно назвать крупнейшего историка времён Ломоносова Шлецера. Бесценное собрание онежских былин издал в 1870-е годы Гильфердинг.

Да и создателем крупнейшего словаря великорусского языка был «близкий к немцам» датчанин по происхождению Владимир Даль. Немецкая кровь Проппа будет «учтена» в его жизни и в хорошем, и в плохом смысле. Но сперва стоит сказать о культурной доминанте, которую породила эта двойная национальная принадлежность.

В XVIII-XIX веках Англия считалась мастерской цивилизации, а Франция – её салоном. Германия же поднималась на идее национальной самобытности. Именно в Германии Гердер заговорил о духе наций, что было подхвачено Гумбольдтом. Братья Гримм издали сборник немецких сказок, Арним и Брентано – немецких баллад и песен.

Гегель же договорился до того, что объявил Пруссию венцом государственности и высшим воплощением Идеи в национальном Духе. Жившие под властью австрийцев чехи подправили Гегеля, высказав убеждение, что высшим сосудом для совершенного национального Духа является славянство. А русские славянофилы уточнили и место, где сей Дух должен сконцентрироваться – разумеется, на Руси. Такое оформление немецкой идеи в московской оболочке стимулировало исключительно активное собирание и изучение русского фольклора и языка, где русские и немецкие первопроходцы шли рука об руку. Так что выбор Проппом своего фольклористического поприща имел свою логику.

Однако и здесь возникали «возмущающие волны». Во-первых, в России начала XX века фольклористика отнюдь не была привилегированным разделом филологии. Я слушал лекцию Владимира Яковлевича в 1968 году, когда он (что было, как выяснилось большой редкостью) стал рассказывать о своих студенческих годах. Чтобы попасть в число перспективных студентов и остаться при университете, нужно было избрать солидную тему. Пропп же заявил, что его интересует Гоголь. Наставник Проппа пришёл в изумление от модернистских вкусов студента (писатель умер всего лишь 70 лет назад – почти сегодня!). И Владимиру Яковлевичу посоветовали заниматься чем-нибудь подревнее – например, «Песнью о Нибелунгах» (чуть ли не тысячелетие назад – да ещё и в Германии). Строптивость почитателя Гоголя получила соответственную реакцию: Проппа не стали удерживать в университетских стенах после выдачи ему диплома.

Не меньшую стойкость проявил Пропп и по отношению к семье – столпу немецкого благонравия. Отец Проппа был крупным дельцом, который снабжал мукой все немецкие пекарни столицы. Когда началась Первая Мировая война, он безупречно выполнял свой профессиональный долг и был лоялен к власти. Но он был уверен в победе немцев и считал её желательной и справедливой. В автобиографическом романе «Древо жизни» Пропп так представлял своего родителя:

«Правительство уже не позволяло продавать муку по свободной цене. Отец поддерживал немцев. Он в войне был на стороне Германии:

– Война Германии с Россией – это война честности с непорядочностью. Мы, немцы, победим нашей честностью… всякий честный человек, всякий немец должен это понимать. Мы, немцы, должны держаться друг друга. Скоро нас всех выгонят из Петербурга. Всех немцев считают шпионами. А сами за взятку готовы продать всю Россию. Россию продадут». («Неизвестный Пропп», с. 139-140).

Переход Владимира с германо-романского отделения на русское, конечно же, не вызвал восторга в семье. Даже без учёта того, что конкретным предметом его интереса становился русский фольклор. Но студент проявил силу характера, показал, что у него есть духовный стержень, который ни разу не погнётся в будущих испытаниях.

Свет детства

«Я прожил хорошо, у меня было счастливое детство», – так Пропп мысленно прошёл свой семидесятилетний путь, делясь мыслями в письме от 3 апреля 1966 г. к своему другу В.С.Шабулину – основному адресату тех писем учёного, которые опубликованы в печати. Действительно, детство является ключом к психическому благополучию личности. Воля жил в состоятельной многодетной семье, атмосфера которой была далека от агрессивности. В Саратовской губернии приобрели имение, так что летнее усадебное раздолье сочеталось с зимним размеренным ритуалом городского существования. Почти стихотворением в прозе представляется запись Проппа от 2 января 1968 года: «Вспоминаю наше Рождество в детстве. Скрипит снег под ногами. Мы идём в церковь. Я пою в хоре 1-й бас. Мне нравится. Дома ёлка. Зажигают свечи. Стол с подарками покрыт белой скатертью. Мы ещё маленькие. Папа и мама сидят, между нами круглый столик. Мы готовим свои стишки.

Папа и мама плачут от растроганности. Потом подарки. Потом ужин. За ужином Preffer-Kucher. Тесто для него ставится ещё в сентябре».– Сцена в духе «Земляничной поляны» Бергмана, когда старый профессор очами обращается к своему прошлому.

Эрик Эриксон утверждал, что доброе отношение человека к миру возможно лишь в том случае, если мир был добр к маленькому ребёнку – иначе возникает вечное недоверие к проявлениям хорошего в жизни. У Проппа есть прекрасное воспоминание о ранних годах: «Когда мы были маленькие, у нас была няня, которая в момент нежности говорила: «Пожалей меня!». Это значило «приласкай»! По этому сигналу она брала меня на руки, и её надо было крепко обнять за шею. С тех пор дляя меня «жалеть» означает «крепко любить» (письмо от II.VII.1967). Прекрасный пример, который мог бы в своём трактате о любви привести Эрик Фромм, утверждавший, что любовь включает в себя прежде всего заботу о другом и готовность перевести её в дело. Во всяком случае, Пропп получил такой мощный импульс оптимизма, что и на склоне лет высказывал как само собой разумеющееся утверждение, с которым едва ли согласились бы современные практические психологи. В посмертно изданной книге Проппа «Проблемы комизма и смеха» (М., 1976.) есть такая аксиома: «Наша оценка человека, пока мы его ещё не узнали, непроизвольно положительная» (с.147)…». Пропп не случайно недолюбливал Достоевского, который ещё в XIX веке показал возможность обратной оценки. Но личная жизненная позиция Проппа здесь налицо.

И всё-таки Воля не стал вольной птицей, радостно и беззаботно порхающей под сенью счастливого бытия. Он был скорее замкнут, чем общителен, скорее скрытен, чем склонён раскрываться собеседнику; скорее грустен, чем весел; скорее неуверен в себе, чем самоуверен; скорее корректен, чем приветлив; скорее пунктуален и точен в рассуждениях, чем полон ассоциаций и гипотез, блистающих фейерверком. Конечно, Пропп был разным. Он помогал нуждающимся (но без всякого шума и как-то незаметно), он был верным и честным в общении с близкими, и очень заботлив; он понимал шутку, но часто грустил; он был тёплым с теми, кого пускал за фасад своей привычной сдержанности; он стойко переносил громадные беды, но мог поплакать наедине ( и не слезами сожаления, а умиления), и всегда был порядочным человеком с чувством собственного достоинства. Сильная воля, великий талант и нравственная мудрость позволили Проппу «перетапливать самые тяжкие камни». Но на это уходили силы, и в душе оставались тяжёлые раны. И не всегда хватало лёгкого дыхания».

Человек дистанции

Существует много типологий личности, предложенных психологами. Но их применимость ограничена. И при исторической реконструкции мысли приходится пользоваться принципом лекала: обращаться к той типологии, которая глубоко и богато описывает реальную личность. При мысли о Проппе всплывает прежде всего ассоциация с теорией личности Карен Хорни. Она занималась лечением больных людей и создала свою концепцию невроза и его видов. Но на качественном уровне рассуждения Хорни приемлемы как эвристическое подспорье и как способ анализа в духе гуманитарных наук.

Хорни опиралась на вполне реалистичные положения психоаналитиков, что появляющийся на свет ребёнок попадает в конфликтную ситуацию, ибо его потребности не получают непременного удовлетворения. Возникающее напряжение вызывает «базальный конфликт», от разрешения которого и будет зависеть стиль поведения человека. На социальном уровне выделяются три основные тенденции: 1) преодолеть «базальную тревогу» агрессивным способом, победить других и установить контроль над ними (направленность «против людей» 2) присоединиться к наиболее влиятельной личности и завоевать её поддержку («уступчивый тип», направленный «к людям») 3) установить дистанцию, обеспечивающую взаимное невмешательство в дела друг друга (движение «от людей», отстранённый тип).

Обычно люди используют все три стратегии. У каждого есть исходная доминирующая тенденция, и она со временем уравновешивается двумя другими, обеспечивая реалистическое поведение. При неврозе же происходит господство единственного способа, что приводит к деградации личности. Но у каждого метода личностной стабилизации есть свои сильные и слабые стороны.

Юный Пропп избрал третий путь преодоления «базальной тревоги». Он стал человеком дистанции. Возникающие при этом трудности были таковы: принятие одиночества, смирения с непониманием тебя другими, сдержанность в эмоциональных контактах, избежание исповедальных рассказов о себе, отказ от активного состояния в борьбе за более выгодную позицию, создание угрозы своему здоровью из-за нежелания попасть в зависимость от других – ухаживающих за тобой людей; обуздывание своих чувств; скованность в контактах с представителями противоположного пола; обрекание близких на аскетическое существование рядом с тобой. Такова плата за свободу и независимость, когда конкурентов не запугивают ни борьбой за ограниченный ресурс, ни угрозой опутать обременительными ласками вечной привязанности.

Бытие Проппа вполне соответствует указанным параметрам. На людях Пропп был скорее сух, корректен, педантичен и абсолютно непривязчив. Его жена имела только одно выходное платье (это супруга профессора!). Сам Пропп ходил во все времена года в одном и том же демисезонном пальто (когда рукав порвался, его зашили по верху), хотя костюм всегда имел приличный вид, и никто не воспринимал одежду Владимира Яковлевича как небрежную или нищенскую. Об убогом жилье Проппа будет особый разговор. Когда пошли проработки «буржуазных прихвостней» и «безродных космополитов» (1948 г.), Пропп на критику не отвечал (эта личная предрасположенность обернулась социальной разумностью). Но вот как он описывал своё состояние: «Самое тяжёлое для меня всегда – это непонимающая глупость с повадками безапелляционной авторитетности. У меня это всегда вызывает сжатие мысли и сосудов и полную неспособность реагировать (письмо от 27.12.1953). Правда, сразу же нужно заметить, что Пропп говорит о нападении на себя. По отношению к бедам своих друзей он не был столь же пассивным.  

М.В.Иванов

(Продолжение следует.)

В статье использованы видеодокументы из фотоархива Института русской литературы РАН

© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2005 Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков