|
|
|
№ 4 (3693), 11 марта 2005 года
|
 |
|
|
|
|
Жизнь – как роман,
написанный под диктовку
Русский рок родился в Ленинграде, а начался с «Санкт-Петербурга». Эту группу 35 лет назад создал студент исторического факультета ЛГУ, а ныне известный писатель и рок-музыкант Владимир Рекшан. Наиболее популярны его романы «Ересь», «Смерть в Париже» и «Четвертая мировая война», а небольшой роман «Кайф» о том, откуда есть пошел русский рок, переиздается чуть ли не ежегодно. Публикации Владимира Рекшана в городской прессе объединяет тема гражданского общества. А в 1974 году студент Рекшан окончил кафедру истории СССР, защитив дипломную работу под названием «Борьба Советского Союза за нормализацию советско-американских отношений в 1929-1933 годах».
Естественно, упустить такого интересного собеседника корреспондент журнала СПбУ Венера Галеева и художник Александр Гущин не имели никакого журналистского права.
В.Г.: Выбор кафедры довольно странный, особенно если учесть вашу нынешнюю публицистику. У вас сильно изменились взгляды на жизнь?
— Я особо не выбирал, у меня была одна проблема – поступить хоть куда-нибудь и избежать армии. Я был тогда хорошим спортсменом, даже входил в молодежную сборную Советского Союза. Надо было идти в Институт физкультуры. Но я по наивности решил идти на истфак. Мне нравилось в детстве читать исторические книги, и поступал я без всяких дополнительных поддержек. Но в 1968 году вышел новый указ министра обороны, по которому получали отсрочку даже те, кто не поступил в вуз вовсе. И в итоге я оказался вообще на заочном отделении. На лекции ходить не приходилось. Я имел полную свободу действий, иногда ходил на занятия с дневной группой.
В.Г.: А сейчас вы как-нибудь связаны с университетом?
— Только тем, что иногда, оказавшись рядом, захожу на исторический факультет и роняю ностальгическую слезу. Ищу огромный портрет Карла Маркса, который стоял внизу, и не нахожу его. Нету Карла Маркса. А куда можно было деть эту картину маслом высотой два метра и шириной полтора?
Так что напрямую, увы, не связан. Не приглашают, а так бы обязательно связался…
В.Г.: А что бы вы хотели сделать для вашей альма матер?
— Поучаствовать в сопротивлении реформе образования.
Русский рок как форма жизни
В.Г.: Складывается ощущение, что в 70-80 годы рок-музыка была для молодежи своеобразным способом уйти от нехорошей действительности, эдаким эскапизмом. Ведь не объяснишь популярность рока внезапным массовым обострением эстетических чувств…
— Это был способ не уйти от окружающей действительности, а создать свою собственную среду. Процессы были мировые. 1968 год, центр молодежных движений находился в университете. Я поступил в университет более-менее образованным юношей и обнаружил, что нахожусь в центре этих процессов. Они ничем не отличались по содержанию и по времени от того, что происходило по другую сторону «железного занавеса». Как это получилось? Наверное, какая-то бацилла, типа гриппа, все-таки к нам проникла. И лакмусовой бумажкой этих процессов было то, что потом назвали рок-музыкой.
В.Г.: А сегодня такой объединяющий фактор в молодежной среде возможен? Что это может быть, если не рок-музыка?
— Рок для России это не музыка, а литература. Потому что на территории Союза и позже — России — никогда не игралось ни одной оригинальной ноты. Все — калька с каких-то западных мелодий. Но важно было появление своего слова, и это было связано с группой «Санкт-Петербург». Это не гордыня, я рассматриваю себя, создателя этой группы, исключительно как исторический персонаж. «Санкт-Петербург» стал особым явлением, в котором объединились западная музыкальная форма и неожиданное русское содержание. В этом явлении, которое было потом подхвачено другими и в записи стало достоянием страны, была определенная, хотя и неосознанная задача — пропаганда демократических реформ. Эта задача была в конце восьмидесятых годов выполнена. После чего начался кризис жанра, отток и откат. Но остались определенные люди, вроде БГ и Шевчука, которые продолжают петь. Но задачи-то уже выполнены. И люди, которые в этом участвовали, начали умирать: Башлачев, Цой, Курехин. Те, кто пытается сейчас играть на гитарах, калькируют свое будущее исходя из знания биографий этих ребят. А это неправильно. Нужна новая история, новое слово, новая задача. Антиглобализм, экологизм – все что угодно.
В.Г.: Если рассматривать рок как носитель задачи, то будет ли этот носитель вновь востребован, или же потребуется другая форма?
— Пока в музыке ничего нового не придумано. Но в те времена это был новый жанр, и он стремительно развивался. С середины 70-х до середины 80-х были спеты все песни. Все жанры и направления были обозначены, все выдающееся и великое создано.
Каждое поколение должно иметь своих кумиров. Я – кумир поколения. Меня перепрыгнуть сложно, мое поколение уже стерто в пыль.
А.Г.: Возвращаясь к вопросу о «железном занавесе». В 1968 году спортсмен Рекшан прорвал «железный занавес» и оказался в Париже.
— Спортсмен Рекшан был молодым, может, очень способным к чему-то, но идиотом полным. Малоизвестный факт – я как раз сегодня о нем вспомнил: в 68 году я отказался от заграничной поездки. Я заканчивал первый курс университета, и для меня это было важно. Предстоял зачет по истории Древнего Востока. И незадолго до зачета мне предложили поехать на соревнования в Германию. Я уже два-три года был в составе сборной, принадлежал, так сказать, к элите, у меня были оформлены заграничные документы (тогда оформить их было не так-то просто). И я отказался ехать. Хотя даже сейчас от заграницы никто не отказывается, всё бросают. Жен, детей, дипломы – и едут. А я в те железные времена сказал: нет, зачет надо сдать. Так я в Германии ни разу и не побывал до сих пор.
Потом началась французская история. Мы были в курсе того, что там происходит. Мы приехали на сбор в Москву. А у меня волосы были, как сейчас, даже покороче. После собрания меня начальник какой-то вызвал и лениво так сказал: «Одна нога здесь… подстричься». Я студент университета, я «Битлов» пою и свои песни сочиняю, а со мной так обращаются! Это было мое первое столкновение с московскими государственными реалиями. Я решил, что поеду домой. И вдруг выяснилось, что этот начальник и все его коллеги по ЦК не могут прыгать в высоту с разбега, это могу только я. И если я, придурок, не поеду, они меня в порошок, конечно, сотрут, но им тоже придется отчитываться. Почему команда оказалась неполная? Почему очков недоберет? А за день-два никого другого оформить не успели бы. В итоге я все-таки поехал. И правильно сделал. Мне надо было оказаться в нужном месте в нужное время. Потому что там была своя энергетика. Французы все были волосатые, джинсовые, а нас обязали ходить в галстуках. Они нас обыграли. И обыграли на том же порыве, на котором недавно обыграли Де Голля. Потом мы все вместе пели “Michell, ma bellе”. Как в фильме «Бал».
И в сумме за невыезд в Германию и выпендреж перед поездкой во Францию меня потом никуда больше не брали. А мне за границей понравилось, это было как цветное кино. Чувствуешь, что ты в центре событий. В следующий раз я за границу выехал только в 1989 году. Зато есть что вспомнить: я же сопротивлялся власти! Хотя на самом деле это была просто неосознанная глупость.
В Париже мы видели остатки баррикад, надписи типа: «Че Гевара», «Мао», «Нет капитализму», «Нет коммунизму»… Мы испытали настоящее очищение энергетикой пространства. Революционные идеи я впитал, приехал домой, быстро оброс как надо, завел себе какие-то цепи, ходил в найденных с большим трудом, зато настоящих джинсах. И на следующий год, когда французы приехали сюда на ответный матч, я явился в город Сочи с гитарой. На спортивный сбор, который происходил под контролем ЦК. Там был знакомый тренер из Баку, он спросил: «Володя, ты что, заболел?» Причем он интересовался совершенно искренне.
Народники и наследники
А.Г.: А на ваш взгляд, нынешние российские радикалы имеют какое-то отношение к тогдашним?
— Все так или иначе в мире связано. А кого из радикалов вы имеете в виду? Нацболов? У нацболов есть вождь, по возрасту ближе к парижским событиям. Конечно, какое-то влияние это оказало.
Одна из проблем России – мало революций. Все буржуазные свободы западных стран оплачены кровью. История Франции – сплошные революции.
У нас были цари, репрессии, гражданская война. А революций, которые подтягивают власть к народу, пока не наблюдается. Может, старушки и старички сейчас что-нибудь организуют. Ведь власть вздрогнула под их напором. Люди вышли на улицы, и власть растерялась и уже готова идти навстречу.
А.Г.: А чем обусловлена столь свирепая реакция на захват зурабовского кабинета?
— Их боятся, потому что они представляют реальную опасность. Эти пятьсот человек по стране – реальность. Остальное, вроде парламентской оппозиции – детский лепет. Сегодня их мало, а завтра их может стать много. Опять же, всем надо хотя бы задним числом поступать на исторические факультеты. Вспомнить хотя бы историю «Народной воли». Когда молодежь шла учить грамоте крестьянских детей, народников за это ссылали в Сибирь. Они возвращались, и заканчивалось это бросанием бомб в государя-императора. А если эта современная молодежь, не дай Бог, отсидит пять лет, она начнет отнюдь не кетчупом бросаться. Но, скорее всего, их выпустят по амнистии.
Литературные войны: скрытая угроза
В.Г.: Возвращаясь к разговору о литературе. У вас есть идея литературной экспансии. Вам не кажется, что русской литературе эту экспансию надо начинать с родной страны?
— Во-первых, в Мировой войне литератур (а она существует!) мы терпим поражение, так же как и с оборонным комплексом, спортом. Если зайти в любой книжный магазин, обнаружится, что на прилавке 80% книг – это переводная литература. Когда пишется книга – это одна история, но когда она превращается в том, она становится предметом рынка. Это продукт, который должен продаваться. И когда Государственная дума обсуждала вопрос, нужно ли вводить пошлины на иностранные машины, она защищала отечественный рынок. Но наши машины, как их ни защищай, не конкурентоспособны. А наша литература конкурентоспособна. Вот ее надо защищать.
В.Г.: Так же, как машины?
— Да. Надо почитать Адама Смита, которого еще Онегин читал – труд «О богатстве народов». Там написано, почему ввезенный продукт на территории другой страны должен облагаться пошлиной. Например, если в стране голод, то хлеб не надо облагать пошлиной. А ввезенный на территорию России английский женский роман должен облагаться пошлиной.
В.Г.: Но мы же смешиваем продукты материальные и литературу, которая считается явлением другого порядка.
— Изданная книга – это продукт, товар. Мы живем при капитализме и должны действовать по законам капитализма. Я вообще за то, чтобы деньги отменить. Но человечество не пошло по этой предложенной модели, и значит, надо действовать в рамках капиталистических законов. Кстати, скоро будет очередная книжная ярмарка в Париже, где главным гостем станет Россия. В прошлом году был Китай, и в центре были китайские драконы, всевозможные приложения к газетам и журналам были посвящены Китаю. На эту ярмарку от России едет, конечно, Министерство культуры и какие-то московские авторы. Пара человек – дежурных от Санкт-Петербурга. Но я хочу поехать туда частным образом и организовать на этой ярмарке акцию, которая будет частью той экспансии литератур, которой не занимается государство. Идея такая: Петербург – столица Объединенной Европы, как сказал Де Голль, от Атлантики до Урала, любимое дитя Европы и так далее. Париж, Лондон – это все национальные столицы. А Петербург – единственное место, где есть для каждого свой уголок, своя история. Даже для Ющенко здесь есть поэт Шевченко, который учился в Петербурге, а для поляков – Мицкевич.
Поэтому надо провести на книжной ярмарке акцию «Петербургское гражданство». И провести ее талантливо – чтобы все бросились получать этот вкладыш в паспорт.
О свидетельствах гражданского самосознания
А.Г.: А можно о гражданстве поподробнее?
— Первоначальной идее десять лет. Сначала мысль была проста и очевидна: если в городе есть почетные граждане, значит, должны быть и обычные. Эдакая игровая артистическая фигня. И я с этой мыслью пришел к Медведеву, директору «Пушкинской, 10». Мы с ним около десяти лет играем в шахматы, и счет приблизительно всегда 1:1. Играем по две партии, и это ритуал. Он идею поддержал: надо ведь строить гражданское общество. Разработали специальные вкладыши в паспорта и присягу гражданина. Потом провели пробные акции, вручили 150 первых вкладышей. Потом, ближе к 300-летию, мы стали проводить акции целенаправленно. На данный момент мы привели к петербургскому гражданству 10 600 с чем-то человек. Если учесть, что это не работа, и не каждый день мы этим занимаемся, то это прилично. Вот и первый почетный гражданин присоединился – Андрей Петров. Когда Шагин в Доме композитора презентовал свой сборник песен, Петров пожелал стать гражданином Санкт-Петербурга.
Не обязательно всегда серьезные вещи делать с надутыми лицами. Мы делаем это легко и талантливо, ни на кого не давим. Даже 123 гражданских брака зарегистрировали. Может, пора уже и регистрацию гражданской смерти вводить.
А.Г.: Причем независимо от физического состояния.
— Да, если человек – сволочь, и это всем очевидно, но никто не может сказать вслух, то можно просто зарегистрировать гражданскую смерть.
В.Г.: А где регистрируют граждан и браки? Раньше эти вкладыши на концертах разбрасывали…
— Не разбрасывали, просто был момент, когда я сделал неадекватный жест на фестивале «Окна открой». У нас был поставлен столик, куда, как предполагалось, люди будут подходить, знакомиться с присягой и присоединяться. Но потом как-то мы закомплексовали: люди интересовались, но нам казалось, что мало. И я ничего другого не придумал, как после Бутусова выйти и сделать объявление: «Граждане Петербурга, вон там будет акция!» И тысячи две человек повернулись и пошли в ту сторону. Они смели все. Надо уметь работать с народными массами. Вот после этого действительно вкладыши валялись… А так у нас основной плацдарм на Пушкинской, 10. С шести до семи вечера по вторникам мы сидим в офисе. В клубе «Фиш Фабрик» регистрируем гражданские браки. И всего два гражданских развода было. То есть, если половина негражданских браков разваливаются, то наши оказываются крепче.
В.Г.: Может, потому, что гражданские браки умирают тихо и мирно, не привлекая к себе лишнего внимания?
— Все умирают тихо и мирно. Просто наши — в меньшей степени.
Боль, страх и чувство вины
А.Г.: Если я правильно понимаю, сборник «Незримая империя» имеет непосредственное отношение к движению петербургского фундаментализма. Что это такое?
— Петербургский фундаментализм – это плод болезненного воображения моих товарищей по литературе. Это люди, которые встречаются, выпивают, закусывают и фундаментально рассуждают о китайской философии.
А.Г.: Все три автора сборника к этому движению принадлежат?
— Да. И Крусанов, который написал вступительную статью. Но каждый должен отвечать за свои тексты. «Незримая империя», конечно, звучит гордо, и багровые тона и звезды на обложке смотрятся красиво, но мой роман о другом.
А.Г.: В романе «Ужас и страх» один из центральных моментов – ответственность отцов за детей. Прогнозы – дело неблагодарное, но что будет в России?
— Я не знаю, что будет. Я знаю, что я во всем виноват, что бы ни произошло. Не мой сын, которому 17 лет. Это меня следовало бы забирать в чеченские горы, чтобы я там сидел с пулеметом. А конкретных прогнозов у меня нет.
А.Г.: А сильно ли мы виноваты перед детьми?
— Мои родители мне передали большое сильное государство. Его можно оценивать по-разному, а теперь уже есть с чем сравнить. А мы передаем детям уже несколько иную конструкцию. Значит, мы сильно виноваты.
А.Г.: А как охарактеризовать эту конструкцию?
— Здесь можно двояко смотреть. Мы же находимся в процессе этой истории, должно пройти какое-то время, чтобы были видны результаты. Можно рассматривать историю как кризис, после которого начнется новый период, а можно как поэтапное разрушение, стагнацию. Боюсь, что сейчас наша история больше на разрушение похожа. И на это указывают объективные факты. Количество населения сокращается.
Россия, огромное государство, может существовать, только если оно объединено какой-то сверхзадачей, требующей сверхусилий. Иначе нет смысла в существовании такого лаптя отсюда и до Камчатки. Сверхзадача была – Третий Рим. Мы не даем оценки, но это было условие существования этносов, которые входили в Московское царство. Коммунистическая была сверхзадача. А какая сейчас? Увеличение ВВП в два раза? Да никто даже не почешется. Вот если бы была задача всем улететь на Марс. И все начали бы строить какие-то самодельные космические корабли у себя во дворах…
Россия – страна сверхусилий. У нас все войны выиграны на сверхусилии. И задачу для такой страны искусственно не придумать. Если мы начнем ее сейчас изобретать втроем для всей страны, это будет проявление гордыни, смертного греха.
Почему женщина пародирует мужчину
А.Г.: То есть, такая гордыня всем противопоказана, а не только трем людям, собравшимся здесь? А государственным мужам противопоказана такая гордыня?
— Россия по своей концепции –женская страна. Может быть, в этом ее основная трагедия… Идеологическая конструкция рухнула, но биполярный мир должен существовать. Можно по-другому посмотреть, разделять не на север-юг, ислам, а на цивилизации. Есть христианская атлантическая мужская фаллическая цивилизация. А Россия – это женская территория. Это всемирное влажное лоно земли. И на эту территорию пришла мужская религия.
Посмотрите, как прекрасны русские мужчины сами по себе, в искусстве, в спорте, и насколько они чудовищны во власти. Это не их место. Россией должна женщина управлять.
Но женщины, когда они начинают заниматься политикой или литературой, пародируют мужчин. Это не проблема, а факт.
В.Г.: Отто Вейнингер вообще писал, что все, что есть творческого в женщине – это проявление ее мужского начала.
— Да ну и Бог с ним.
Первая мировая предцивилизационная война закончилась победой мужчин над женщинами. Мужчина изобрел палку-копалку, и понял, что это – орудие, которым можно ударить женщину, сделать ее своей собственностью. И женщина на определенном этапе цивилизации стала собственностью мужчины, это факт. И эту первую военную победу подытожили мировые религии. Все это мужские религии – христианство, буддизм, ислам. Женских мировых религий нет. Только язычество. А от мировых религий произошли искусство, идеология. И как бы женщина экономически ни освобождалась, она может быть независима только от надстройки. Характерно, что когда начинающая писательница создает свою первую книгу, очень часто у нее герой – мужчина. Неосознанно она пародирует мужской взгляд. Основной герой литературный – мужчина.
В.Г.: А в литературе вообще нет женских образов, которые вызывали бы такую же симпатию, как мужские.
— Наташа Ростова.
В.Г.: Это то, какой мужчине хотелось бы видеть женщину. Кстати, увлечение молодежи историческими реконструкциями, язычеством можно расценивать как стремление к женской цивилизации?
— Нет, это просто отсутствие комсомола и пионерской организации. Людям свойственно ходить в коллективах. Новых-то организаций не создано. И одни идут в скинхеды, другие – в кельты.
Национальная идея: десять раз по сто грамм
В.Г.: Значит, в основе – подкорковое желание ходить строем, и такие организации не могут стать местом для возникновения новой философии, идеологии?
— У молодых людей стремление объединиться в группу обосновано отчасти брачными ожиданиями. Я не очень хожу по тусовкам, мне это не актуально, а моему сыну куда-то надо. Это первое. Теперь – второе. Неуверенность в себе. Страшно, когда ты один оказываешься перед этим миром. И тут идет выбор методом тыка. Кто-то идет по музыкальным направлениям. Одни славянофилы, другие королешутоманы. Кого-то занесет в реконструкторы. Когда человек уже достаточно созрел, ему не нужны такие коллективы.
Кстати, «петербургские фундаменталисты» – это литературная группа, вообще-то в такие группы люди в юности собираются. А «фундаменталисты» уже довольно старые, и они собираются, чтобы выпить и закусить. И как ни пытаются под это дело подвести какую-то доктрину, идеологию, ничего не выходит.
В.Г.: Алкоголь, получается, самая верная доктрина и идеология?
— Он и есть сейчас идеология. Наркотики с Востока и пиво с Запада. Через несколько десятилетий все вопросы будут решены, потому что в России никакого населения не останется.
Это затухание инстинкта самосохранения. Человек не должен гулять по карнизу с утра до вечера. Тот, кто гуляет, иногда падает, и его потом так или иначе психически оценивают. Потеря инстинкта самосохранения может быть и у этноса, и у государства. Мы сейчас в состоянии потери этого инстинкта.
А.Г.: То есть общество можно сравнить с наркоманом или алкоголиком?
— Или просто с суицидным персонажем, который гуляет по подоконнику.
Государство — как человек. Если он находится в состоянии конфликта, войны, и при этом продает своему противнику оружие, и все к этому относятся равнодушно… И из этого же оружия нас убивают.
А.Г.: Началось с Афганистана…
— Афганистан – это семечки по сравнению с Кавказом, с Чечней.
Кто имеет право на авторское
А.Г.: А что сейчас происходит с авторским правом в России?
— На территории России действует Закон об авторском праве и смежных правах. Но он не совсем работает по причине того, что так называемые правообладатели, трудящиеся творческих профессий, не очень знакомы с этим законом. Шахтеры опередили творцов лет на 200, когда начали объединяться в профсоюзы и отстаивать свои права. А творческие люди витают в облаках и больше думают о собственных эстетических переживаниях.
И пользователи – издатели – пользуются этими правами некорректно.
Я – директор Авторского общества. Мне это интересно, я будто в творческой командировке нахожусь, новую сферу жизни исследую.
В.Г. А что из себя представляют сейчас союзы писателей, которые, по идее, должны заниматься защитой прав?
— Союз писателей – это явление другой общественно-экономической формации, советской. Раньше один мой приятель говорил: «Вступить в Союз писателей – все равно что стать полковником». Потому что это дает определенные льготы, милиция всегда отпустит, возьмет под козырек. Сейчас совсем не так. Была в Петербурге такая организация, и она развалилась на две части. Одни условно западники, другие условно славянофилы. Одни борются за либеральные свободы, и я в эту организацию вхожу. Другую возглавляют бывшие члены партии, которые теперь перешли в православие, отпустили бороды…
За все наступает расплата. Все творческие объединения имеют дворцы, данные им советской властью. Союз писателей свой дворец потерял. И нового не дадут.
Нынешней экономической формации свойственна другая логика. Раньше отношения власти и писателей были просты: была официальная и неофициальная литература, они пересекались. Но сейчас центрами должны стать издательства. И надо поддерживать финансово их, а не создание новых ассоциаций. Потому что мы проигрываем в войне литератур – с одной стороны, книг много, но что происходит в реальной современной литературе? Нет ни критики, ничего.
Роман под диктовку
В.Г.: Как бы вы охарактеризовали современную российскую литературу?
— Современную литературу, из той, которая мною замечена, в основном пишут редакторы, работающие в издательствах. Или их товарищи и замы. Это редакторская литература Акакиев Акакиевичей. Раньше они просто перебеляли романы, а теперь сочиняют их. Премии какие-то между собой разыгрывают. Может быть, это естественный откат маятника советских времен. Тогда будущий писатель должен был пройти школу жизни, геологом побыть, мореплавателем и так далее. А теперь наступило время редакторов.
На чем основана великая русская литература от «Слова о полку Игореве» до Платонова? В основе ее величия либо военное поражение, либо смертный приговор. «Слово о полку Игореве» — это вообще история нашего разгрома. Достоевский прошел каторгу, Толстой участвовал в военных действиях, Солженицын – прошел лагеря. Поэтому у нас и не было особо развлекательной литературы, как во Франции.
А сейчас нет ни войны, ни репрессий, только гниение. Можно только посидеть, выпить-закусить, порассуждать о китайской философии. Среди этих редакторов-авторов есть талантливые люди, но много и неинтересных. Биографий не хватает. Хоть бы под машину попал, или жена бросила. Войны тоже не хватает. Но не потому, что ее так уж сильно хочется.
А.Г.: Расцвета гедонистической литературы в России не будет?
— «Лимбус пресс» исследует мир наслаждений во всех формах. Это самый простой способ обратить внимание: показать половой акт, или как ребенку садисты голову отрезают. Как бы ты ни понимал, что это – условность кино, оно тебя достанет. Человек — это проявление инстинктов. Если больше нечем воздействовать – дави на инстинкты.
В.Г.: Получается, в России назревает физиологическая потребность в войне, эпидемии, какой-то дикой встряске?
— Для этого нужны еще силы. Человек или общество – это некий энергетический заряд. У меня такое ощущение, что в конце 80-х — начале 90-х произошел массовый саморазряд, как в автомобильном аккумуляторе. В принципе, те же самые люди, которые активно бурлили и изображали из себя пассионарные толпы, сегодня ни на что не способны. Способны на какие-то действия оказались старички и старушки, которые ближе к военному поколению, им терять нечего, вот они и вышли протестовать против монетизации льгот. Или молодежь, которая, судя по тем же нацболам, способна на что-то не потому, что им Лимонов мозги задурил, а из чистых побуждений. А вот средний возраст разрядился. Погряз в гедонизме и не способен, как говорит Путин, «противостоять новым угрозам». Налицо физическая деградация.
В.Г.: А позитивные моменты в жизни есть, кроме петербургского гражданства и «Дома на горе», где оказывают помощь алкоголикам?
— Позитив – то, что мы можем спокойно разговаривать о негативе и даже улыбаться. Как во времена распада Римской империи: «Опять эти готы отрезали у нас кусок Галлии! Ну а здесь еще ничего, жить можно».
Я не знаю мировых законов и Божественных планов. Можно только меньше думать, стремясь к «молчанию ума». Когда я меньше думаю, я больше пишу, и у меня лучше получается. Это как подключение к каким-то иным сферам. Когда я пишу не думая, эти вещи у меня иногда в реальной жизни происходят. Вот, например, книга «Ересь» — там описаны замороженные в жидком азоте люди. Я написал книгу, сдал в издательство и через два месяца оказался в месте, где людей конкретно замораживают. Недалеко от Детройта есть центр криобальзамирования. Мне все показали, старичок один экскурсию провел: «Здесь — моя первая жена и мама, а здесь – семь австралийцев».
Это чувство — как приемник в зимнем лесу. Нет помех – и что-то он такое ловит.
Я случайно написал повесть «Смерть в до-мажоре». Сцена за кулисами концерта Джо Коккера в Петербурге. Концерт проводит полугангстерского типа продюсер. Выпустили книгу. В Петербург приезжает Джо Коккер, и привозит его тот самый человек, которого я «предописал». Следующая книга — роман «Смерть в Париже». В мои руки попал перевод биографии Алена Делона, о том, какой он сволочью был в молодости, с какими-то бандитами водился. Я мысленно представил себе героя, похожего на пожилого Делона, это наш человек, который оказался в Париже. Книжка выходит. Обложку первого издания сделали аляповато, налепили на нее почему-то… Алена Делона. А после этого Ален Делон приехал в Красноярск голосовать за Лебедя. Можно проверить, у меня книга раньше вышла! Какого черта Делон в Красноярск приехал? Но ведь приезжал же.
Таких попаданий много. Что это значит – не знаю. Но все это осуществляется в тот момент, когда ты пишешь не думая. И дзен об этом говорит: не думай, думать надо было раньше, когда вступал в эту профессию, чему-то обучался. А теперь забудь, ты погружаешься в текст.
От чего питаешься – непонятно. Вполне возможно, и прошлое, и будущее, и настоящее существуют одновременно.
В.Г.: А может, там обратная взаимосвязь, вы события не предсказываете, а программируете?
— Это уже вопрос черной и белой магии. Я считаю, что это и есть вдохновение – когда человек попадает в какую-то связь, и ему текст надиктовывается. Но это же не все время происходит. Надо войти в состояние. Поначалу выдавливаешь из себя текст, сложновато, и не лучшие места. А когда процесс начинает быстро идти, не успеваешь считывать. И раз – заканчивается… Человек должен быть к этому готов, владеть профессиональным мастерством, чтобы рука не мешала. И, конечно, пить меньше надо. Потому что можно быть пьяным, как многие мои приятели. Тогда момент подключения к высшим сферам пропустишь. Я не пью алкогольных напитков 11 лет, и все моменты просветления начались уже на восьмом месяце протрезвления.
В.Г.: Вдохновение может «прихватить» творца в любой момент?
— Нет … Только когда состояние рабочее. Ты не можешь идти за грибами — и тут тебя прихватит желание немедленно поиграть на рояле. А в лесу нет рояля. Садишься, начинаешь работать. Открываешь свои профессиональные инструменты. В этот момент осуществляется контакт.
А.Г.: Возвращаясь к разделению писателей на условно славянофильскую и западническую ветви. Это разделение существовало всегда в той или иной форме. А какой высший смысл разбегание по мировоззренческим углам имеет сейчас?
— Дело не в мировоззренческих углах. Мы все-таки сейчас говорим про массы, большие или не очень – организации. Нужно отсечь такие таланты, которые вылезают в сторону. Одни кормятся на иностранные гранты, другие рассчитывают на государство, которое будет их поддерживать. Чисто личные интересы. К литературе как к высокому искусству все эти организации цехового управления отношения не имеют. Хотя я даже занимал какие-то посты. Года полтора назад меня выдвинули главой секции прозы. Я потребовал диктаторских полномочий. Народ вздрогнул, но у нас город северный, и народ спокойный. Я себя вычеркнул – я против диктатуры. Было 37 голосов за, 1 против. Так я был выбран диктатором в либеральной организации. Я год побыл диктатором, понял, что это скука, тоска и подал в отставку. Инициировал создание межжанровой секции новейшей литературы. Там хоть будет что-то интересное происходить.
В.Г.: А молодежи там много?
— А что такое молодежь? До какого возраста человек считается принадлежащим к молодежи? Сейчас не очень престижно заниматься литературой. И те, кто пытается писать, в организации типа Союза писателей не очень рвутся. А действительно, зачем?
А.Г.: Из последних литературных событий было что-нибудь такое, что зацепило?
— Я зашел в «Старую книгу», купил за 40 рублей книжку Ягю Нунэнори «Об искусстве владения самурайским мечом», написано в XVII веке. А беллетристику мне не очень интересно читать. У нас в стране выходит 50 тысяч наименований книг. Трехтомник по истории дипломатии читал. Я истфак закончил, иногда хочется что-то историческое почитать. Потрясений я не испытывал. Наверное, в силу старости.
О красивом финале
А.Г.: Свобода наступила, а событий мало?
— События надо придумывать, как историю с гражданством. Я придумал, и мне это интересно. Можно, конечно, включать новости и смотреть. А можно события генерировать самому. Прыгнул с парашютом – и всех призываю, Россия, сопротивляйся. Формула русского рока. 20 февраля я выставляю команду от «Формулы русского рока» бежать Токсовский марафон, 53 километра. Шагин предлагал нам бежать марафон на лыжах, а я сказал, что главное добежать до леса, а там найти какой-нибудь питательный пункт.
Надо сопротивляться. Раз уж мы пропадаем, надо это как-то артистически оформить. Вот мне пришла мысль. Надо провести психическую атаку. Россия должна перейти в психическую. На кого – не знаю. Есть известный фильм «Чапаев», в котором каппелевцы идут в психическую атаку. Смотрели?
В.Г.: Ну, это было так давно…
— Вот, целое поколение выросло, которое не видело фильм «Чапаев»! Уже потеря взаимопонимания. Там есть фрагмент, в котором белогвардейцы идут в психическую атаку на чапаевцев. С сигарами идут, красивые идут, сволочи. Кто-то мне сказал, что там снимались обэриуты: Хармс, Олейников. И чапаевцы начинают от них убегать, пока не появляется сам Чапай на коне и всех не разгоняет.
Есть идея снять реконструкцию этой сцены. Враги идут в психическую, и свои тоже, а потом они все вместе куда-то уходят. Не знаю куда. В пургу. С Чапаем и с другими персонажами. Если эта история должна закончиться, пусть она закончится красиво. Каппелевцы в фильме шли красиво. Их из пулеметов красные в итоге положили. Но зато они погибли красиво. А то, как сейчас Россия пропадает – это не красиво. Не рок-н-ролл. 
Записала Венера Галеева
|
