|
|
|
№ 1 (3690), 25 января 2005 года
|
 |
|
|
|
|
«Просто я хотела
жить»…
Полная луна уже поднялась, освещая землю своим холодным сиянием, крупные блестящие звёзды рассыпались по тёмно-синему небу, едва ощутимый ветерок колышет степную траву, в которой стрекочут неугомонные кузнечики. Мы с бабушкой сидим на скамейке возле своего дома и вглядываемся в бездонное азиатское небо. Бабушка о чём-то увлечённо рассказывает, а я, прижимаясь к ней плотнее, еле слышно прошу её: «Бабуля, расскажи мне про войну». «Про войну?», - удивляется бабушка, и тут же, не дожидаясь моего ответа, начинает говорить:
«Родилась я на Украине, в Донецкой области под Краматорском в совхозе «Донбасс» в 1925 году. С восьми лет ходила в школу, с самого детства работала в совхозе наравне со взрослыми, а по выходным с мамой и своим старшим братом ходила в город за 25 километров, где мама покупала нам по 100 грамм мороженого, и мой брат – дядя Федя прыгал с парашютной вышки. Жили спокойно, хоть и бедно, конечно, но ни на что не жаловались. В школе учителя хорошие были… Так доучилась я до восьмого класса, а потом началась ВОЙНА…
О том, что началась война, наша семья узнала только спустя несколько дней. Когда мы узнали о начале Великой Отечественной войны, то подумали, что нас она не достанет – ведь наш совхоз находился далеко от центра. Куда там! В сентябре уже немцы у нас были! За несколько дней до прихода фашистов через наш совхоз эвакуировали скотину – гнали далеко в леса. Особенно тяжело было с шерстяными баранами из-за их густой шерсти. Баранам было тяжело двигаться, и каждому под хвост было подставлено маленькое колёсико. А когда гнали коров, пастухи на лошадях объезжали дома и кричали: «Женщины! Идите доить коров! Всё что надоите, всё заберёте!». Вот тогда у нас всего было вдоволь: и молока, и сметаны, и масла….
А за несколько часов до прихода немцев, рано утром русские солдаты обходили все дома и говорили: «Прячьте девчонок». Меня отвели к соседке, распустили волосы, измазали сажей лицо, завернули в какие-то тряпки и посадили нянчить маленьких детей. Один солдат позвал мою маму и указал ей на большой холм: «Глядите туда, Леонидовна, видите?» И мама услышала стук тяжёлых солдатских ботинок, а затем увидела идущих строем немецких солдат.
В первый раз всё обошлось, но это ведь был не единственный приход немцев. А в другой раз мы с братом Федей написали мелом на двери своего дома по-немецки слово «больной», поэтому немцы в наш дом заходить боялись…
Прошло некоторое время, все мои братья ушли на войну, а мы с мамой остались работать в деревне. В апреле 1943 года меня первый раз забрали на принудительные работы в Германию – набили нас в товарные вагоны как селёдок и повезли. Когда наш поезд остановился где-то в поле, где были колодцы, мы с подругой пошли за водой, и там я сбежала. Я уже с самого начала знала, что убегу. И надо же было такому случиться: увидела эта девчонка, что я возле колодца платье на платье одеваю, и прицепилась со мной идти. Делать нечего, пришлось бежать вместе… Не знаю, как это немцы нас «проворонили», сама до сих пор удивляюсь!.. Так и шли мы пешком энное количество километров по полям, по холодной воде, на которой начал сходить лёд. Не останавливались ни днём, ни ночью. Пришли домой. Я тогда ещё не знала, что отец этой моей подруги перешёл на сторону немцев и стал в нашей деревне старостой-полицаем. И когда он увидел, что его дочь (моя подруга) пришла домой, на неё все накинулись: «Зачем ты убежала? Мы же хотели ехать в Германию, и нашли бы тебя там». Потом у её отца, конечно, были неприятности из-за своей дочери, но ещё большие неприятности были у моей мамы. Её всё время вызывали в «участок», били, требовали, чтобы она сказала, где я. Мама уже очень больна была к тому времени….
Второй раз меня забрали в Германию в сентябре этого же 1943 года. Сбежать я уже не могла, так как у меня на ноге был большой нарыв и очень болел. Я попала в город Дрезден, где жила в каком-то помещении ещё с несколькими девушками. Присматривала за нами полячка и несколько полицаев. Когда нас туда привезли, мы, конечно, испугались очень, но эта старая полячка сказала нам, чтобы мы не боялись, никто нас здесь обижать не будет, кормить будут, но только чтобы мы работали хорошо. Спали мы на матрасах, набитых соломой. Работали на пищевой фабрике с утра до вечера: сортировали продукты, чистили их, упаковывали. Кормили нас всё равно плохо. И мы, чтобы покушать, стали незаметно воровать фрукты, и ставили банки на полки специально так, чтобы те упали и разбились. Тогда это уже считалась «некондиция», и ту еду, которая была в банках, отдавали нам. Чаще всего это была рыба. Однажды, нас заставили хоронить людей, погибших под бомбёжками, вернее, человеческое мясо. Привели нас на кладбище и сказали, чтобы мы выкопали большую яму и всех туда скидывали. Мы как понасмотрелись этих ужасов, так три дня друг с другом не разговаривали!
Пробыла я там почти год, и как-то под бомбёжкой, когда советские войска бомбили Дрезден, погибла старая полячка и несколько полицаев. Полячка только успела скомандовать нам: «Все в укрытие!». Мы успели убежать, а она нет. Когда открыли глаза, то увидели, что «сарай», в котором мы жили, рухнул. Все наши мешочки с одеждой были в нём. Остались мы одни и… решили, что война кончилась. Тогда завернулись в какие-то одеяла (где мы их нашли, не помню) и пошли по дороге домой. Естественно, нас остановили на первом же КПП. Спросили, куда мы идём, мы ответили, что домой. Тогда оттуда нас отправили в другой немецкий город – в Лейпциг, в концлагерь. Вот там уже было плохо. Ночью по территории лагеря отпускали бегать больших собак, в туалет и то можно было выйти только по разрешению. В этом концлагере было много людей разных национальностей: русские, французы, итальянцы, белорусы, из Средней Азии много было. В Лейпциге мы работали на железной дороге – разгружали вагоны. Когда что-нибудь из еды можно было стащить, пока немцы не видят, всегда таскали. Кушать-то ой как хотелось!
Но я не говорю, что все немцы такие плохие уж были. Нет, не все. Были среди них и хорошие люди, в основном, конечно, пожилые. Они сочувствовали нам, приносили кое-что из старых домашних вещей: кто платьице старое, кто воротничок, кто салфеточки какие принесёт. Помогали нам, чем могли. Некоторые немки брали нас помогать дома по хозяйству, перед праздниками мы им даже готовить помогали. За это они и еду нам давали, и вещи поношенные.
Так пробыла я в Лейпциге до 1945 года. В апреле нас освободили американцы. Через несколько недель всех бывших узников концлагеря посадили на поезда и отправили по своим странам. Когда я вернулась домой, мама ещё жива была. Брат Федя тоже вернулся с войны. А брат Костя вернулся с войны ночью, сел под окном и начал играть на балалайке. Мама испугалась, выбежала, смотрит, а это Костя пришёл! У него подошва к ботинкам верёвками была привязана, так он до дома и дошёл…
Проработала я в колхозе после войны недолго. Хотела в город уехать, но у всех, кто был в Германии, отобрали паспорта, чтобы из колхоза никуда уйти не могли. Считали, что если мы были в Германии, значит, изменили Родине. Якобы мы туда по своей воле ушли. Тогда мой брат Лёня сделал мне как-то поддельный паспорт, и поехала я в город Энгельс Саратовской области. В Энгельсе я работала в лётном городке в детском саду, спала там же. Зимой, чтобы отапливать детсад, сама таскала мешки с углем, ходила в кирзовых сапогах и в одном пальто. Так я и работала, пока не познакомилась с твоим дедушкой. Он учился тогда в лётном училище, поэтому повоевать не успел…»
Ночное небо постепенно заволокли тёмные дождевые тучи. На улице становится прохладнее, и слышно, как недовольно ворчит в сарае старый петух. Бабушка всё рассказывает и рассказывает. Интонация её голоса постоянно меняется в зависимости от тех событий, о которых она вспоминает. Бабушка то смеётся, то грозит кому-то кулаком, то вдруг становится грустной, но не плачет. Может, это она при мне сдерживается, а может, просто уже выплакала все слёзы. А мне хочется плакать, и я, обнимая её, шепчу сдавленным голосом: «Бабулечка, как же ты всё это пережила? Ведь так страшно было!». Бабушка, посмотрев на меня, спокойно отвечает: «Просто я хотела жить...» 
Записала Мария Быстрова, студентка
|
