|
|
|
№ 29 (3688), 10 декабря 2004 года
|
 |
|
|
|
|
Яма имени Мидаса
Фантастический рассказ
I
— Все, стерва, прогулка окончена.
Это не угроза, а констатация факта. Вечер, темная улица на периферии курортного города, звать на помощь бессмысленно. К тому же я не смогу закричать так, чтобы кто-нибудь поверил и хотя бы зажег свет в окне. За последнее время я привыкла справляться с любыми неприятностями сама. Я привыкла жить в мире, где ничего подобного нет и быть не может. Я привыкла бояться совсем других вещей.
Тот, который стоит слева, невзначай вырывает серьгу из моего уха. Металлическое кольцо легко расходится и выскальзывает прочь. Совсем не больно. Но очень унизительно. Я понимаю, что от меня уже ничего не зависит.
Я открываю холодную воду и смотрю в темное зеркало. Я никогда не включаю свет в ванной комнате, если вхожу туда всего на пару минут. К тому же в сумерках отражение мне больше нравится. Засовываю голову под струю холодной воды. Хочу вернуться к реальности. Главное, не застрять между раковиной и краном.
Конечно, мне нельзя так делать. От ледяной воды секутся и выпадают волосы.
Плевать.
Закрываю кран и выхожу из ванной. Струйки воды сбегают за шиворот. Почему всякий раз, когда я возвращаюсь к реальности, она встречает меня так холодно?
В доме все спят. Эта отрешенность от людей убеждает в собственной исключительности: они все еще, а я – уже.
Тридцать лет назад был пик строительной лихорадки, на многие вещи закрывали глаза. Например, на полное отсутствие звукоизоляции. Я прекрасно слышу, как просыпаются мои соседи, начинают хлопать дверьми, открывать и закрывать воду. Но раньше всех подрывается собачка, которая живет этажом выше. Раньше, чем я включаю свою технику, цоканье ее когтей о паркет раздается в моем коридоре. Это моя виртуальная зверюшка. Она идет из кухни в комнату, подходит к двери. Останавливается зачем-то. И испаряется. Потом вдруг опять выходит из кухни – все начинается с начала. Не вставая с постели, я включаю компьютер. Собака исчезает окончательно.
Я ее ни разу не встречала. Только однажды поздно вечером видела во дворе эдакого тупорылого пекинеса с кучерявой дамой по ту сторону поводочка. Неужели – он? И чего ему с такой мордой не спится с утра пораньше…
Мочка левого уха как будто еще болит.
Слишком реалистично для сновидения. Воспоминание – вот что это было. О собственной насильственной смерти. И правильных вопросов по этому поводу у меня не возникло.
Мама, мамочка, да что же это?
Вот, пожалуй, и все.
Задавать правильные вопросы – это моя работа. Я так в нее погрузилась, что теперь вся моя картина бытия строится исключительно из вопросов, а не из утверждений.
Я всегда знала, кого и о чем спрашивать, чтобы получить толковый ответ. Но в последнее время я не могу найти подходящего адресата для вопросов «почему?», «зачем» и «есть ли». Люди обычно их не любят, воспринимают как наезд. Отшучиваются или цитируют что-нибудь архаичное. Я задаю эти вопросы время от времени, как бы ради прикола, в самом конце, а если собеседник достаточно эксцентричен, наоборот, в начале. Отвечают мне точно так же – прикола ради. Эти фрагменты легкого коммуникативного насилия я собираю в отдельный архив.
В моей картине мира ничего нет «наверняка». Зато сколько вариантов! Поэтому я всегда немножко на взводе. Шиза – мое профессиональное заболевание. И залог профпригодности одновременно.
Я – трикстер. Я слишком хорошо знаю, чего хочет от меня Система, и всегда делаю наоборот. Я обитаю в виртуальной резервации, пища приходит ко мне из глубокой заморозки и консервных банок, я повсюду таскаю с собой средних размеров чемодан. Реже – рюкзак, а уже в нем – чемодан. Внутри – потертый ноутбук, куча проводов, микрофоны, веб-камера. Я предпочитаю селиться неподалеку от вокзала и работаю в гостиничных номерах, в лифтах и парадных, иногда прямо на улице. У меня редко заводятся деньги и друзья среди приличных граждан. Зато у меня есть решающая привилегия: я говорю только то, что думаю в меру способностей и чувства юмора.
Система борется со мной исключительно экономическими методами. Если на моей странице зарегистрировано пятьсот логинов, да от каждого прилетит на мой счет в течение месяца сколько-то полезных единичек, то на эти деньги уже можно выжить. Проблема в том, что банковские счета, которые пополняются таким странным образом, время от времени арестовывают. Я не юридическое лицо, а на сбор милостыни через банк тоже нужна особая лицензия.
По легенде, современные трикстеры произошли от падших журналистов. Привыкшие существовать в светлых ньюс-боксах, они оказались в Яме, в грязи и бесславии. Выродились там, конечно. Вот до чего доводит гордыня.
Каждое утро я вхожу в жизнь, как в очень холодную воду. Осознанное усилие над собой — изо дня в день. Никаких иллюзий. Наверное, от недостатка воображения. Или витаминов.
Делай, что должно, и будь, что будет – вот истина, которая не тускнеет от повторения. Трикстер по определению никому ничего не задолжал, но созерцание – мое основное занятие. Иногда я даже предаюсь спонтанным размышлениям. Чудесные люди, с которыми я общаюсь, не могут себе позволить такого чудачества. Самое большее, на что им хватает времени – это ответить на вопрос трикстера или просто поговорить с его чемоданом. Почему-то все они уверены, что пережить момент истины – значит, сказать какую-нибудь гадость. Я провоцирую людей на гадости. Фу.
Я ничего не знаю об истине, и уж конечно, не служу ей. Я провожу время так, как считаю нужным, а не миссионерством занимаюсь. Иду себе по улице и вполне спокойно отношусь к мысли, что сейчас или минут через десять мне на голову свалится кирпич. Да, нелепый финал. Зато вот тут-то для меня и откроется единственная возможная истина: я узнаю, есть ли загробный мир вообще и для меня в частности.
Угасание инстинкта самосохранения – для нас нормальная реакция организма. Когда я окончательно ушла в Яму, и все стало фиолетово, мой Настройщик собственноручно вшил мне торпеду — болевой индикатор патрульных радаров. Ни один закон не запрещает мне быть трикстером – иначе пришлось бы официально признать существование Ямы. Запрещено пользоваться медийным оборудованием без журналистской лицензии. Тем более, в моем случае начинка для чемодана нелегально собрана в подвале в нарушение фирменных патентов или попросту откуда-то украдена. Радиус действия у торпеды приличный – двадцать пять метров. Вполне достаточно для неподозрительного маневра. Первое время бывало паршиво. Но стерпелось-слюбилось, шестое чувство все-таки. Запрещенное законом, разумеется. Обычно имплантанты вшивают в подпольной больничке. Это натуральная ведьмина лавка, там продают фантастические ощущения. Хорошо идет фишка на синестезию: с ней начинаешь воспринимать звуки на вкус и запахи на цвет. Клиенты получают сверхчеловеческие способности, и, по законам жанра, каинову печать. Случаи бывали разные – с ума люди сходили, делались зловредными и агрессивными, озабоченными. Поэтому если хоть одна мулька, шпилька или шпулька вшита в тебя не в системном учреждении, без штампа в паспорте, тебе скажут примерно следующее: «Как существо, исказившее свою человеческую природу, бла-бла-бла, до окончания обследования вы лишаетесь имени и всех прав»… Дальше бывает грустно.
Конечно, при таком раскладе никакой торпеды мне не хотелось. Получается вроде как искусство ради самого себя. Ну, обойду я со своим чемоданом уличный патруль, с тем же упехом гостиничный охранник выпишет мне путевку в районный отстойник. А там у меня найдут не только «искажение натуры»… Оказывается, ничего подобного. Это на улице меня могут обидеть сразу, так сказать, инициативно, а в отстойнике – только после распоряжения начальства. А начальство несколько ближе к высшим сферам, и, как следствие, прозорливее. Пожмет плечиками, хмыкнет неодобрительно. Все. Можно вставать и уходить, не прощаясь, обратно в свой параллельный мир – в Яму.
Про Яму я буду рассказывать долго и нудно, потому что есть люди, которые ее существования до сих пор не заметили.
Несколько лет назад система последовательно переварила и усвоила все, что еще оставалось от прессы. Вякать нечто публицистическое и незавизированное на аудиторию больше ста человек как-то вдруг стало немодно. Модно стало проявлять политическую корректность и всегда думать, что могут подумать мои слушатели. Если моя версия отличается от официальной, у аудитории случится стресс. Значит, я и моя паршивая трибуна для здоровья нации опасны, как пивной алкоголизм. Нехорошо. Наступила эпоха Великой рефлексии.
Система очеловечивалась постепенно, но грамотно, как по школьному учебнику про эволюцию. Сначала ее опорно-двигательный аппарат принял сугубо вертикальное положение, потом начались борьба с первобытным хаосом и война помойкам. В те дикие времена первейшей помойкой было общественное сознание. Оно активно переживало тяжелую черепно-мозговую травму: общественная картина бытия множилась и лучилась потусторонними красками, формы и контуры блуждали в пространстве Лобачевского и никак не могли найти друг друга. Граждане среди этого хлама терялись и страдали неврозами. Тогда из масс-медиа были удалены все параноики с их альтернативными версиями, и информационное поле, наконец, пришло в благостное состояние гомеостаза. В общественной картине бытия тоже все более или менее срослось. Начальник сказал, что бурундучок – птичка, значит, никаких зверьков.
Примерно в это же время искусство окончательно застыло в позе пищевого паразита. Основной доход среднестатистического выпускника консерватории стали составлять гонорары за отпевание презентаций, торжественных открытий и пленарных заседаний. Претенденты на скромные места в вечности при жизни подвизались обслуживающим персоналом. Все картины, спектакли и тексты пошли про одно и то же — мир без иллюзий, в котором все-все есть.
Какие-то люди пришли и начали наводить порядок в популярнейшей помойке – в интернете. Вдруг оказалось, что это — натуральный рассадник хаоса. Началась охота за привидениями удушенных в реале газет и журналов. Это было все равно что давить юношеские прыщи: гибель одного стимулировала воспроизводство собратьев. Юзеры за всеми этими делами наблюдали и веселились. А зря. Провалив первый этап военной кампании, поборники гармонии и порядка с досады зашвырнули в сеть несколько особенно зверских вирусов и сменили стратегию. На смену наивным функционерам пришли социальные технологи. Они создали институт для исследования интернета. Оказалось вдруг, что это – форменное око дьявола. Отравляет жизнь куче народу. Работодателям – потому что офисные служащие тратят рабочее время и траффик стыдно сказать на что, родителям – потому что дети впадают в зависимость и тупеют, пассажирам метро – потому что из интернета приходят рецепты изготовления взрывчатки из мыла и спичечных головок. Дрессированным телевизионщикам и газетчикам ничего не оставалось, как довести истерику до апогея. Зазвучали рациональные предложения: ограничить, запретить, перегрызть кабель, заглушить на фиг сигнал. Интернет-коммьюнити заволновалось, только когда в недрах Системы окуклился соответствующий законопроект. «Не имеете права», — заявило коммьюнити. «Имеем», — ответила Система и предъявила институтскую статистику. «От нас пользы тоже много!» — возразило коммьюнити. «Как от гангренозной конечности», — съязвила Система. Прения длились долго. Коммьюнити возмущалось, ревело, возражало и требовало. Система была строга. Напряжение росло. В конце концов коммьюнити заканючило: «Мы же подметем и вот тут перестановочку сделаем, а вот там тараканов повыведем. Не надо грызть кабель». Система улыбнулась широко и зубасто, но, в общем, милостиво. Спустя некоторое время интернет стал чист, как слеза младенца, и работодатели перестали бояться отпускать туда офисных сотрудников.
Только «тараканы» никуда не исчезли. Они «ушли к соседям». Появилась Яма – локальная база данных, специфическое явление национальной действительности.
По официальной версии, создали ее хакеры-энтузиасты исключительно из хулиганских соображений. Яма начала заботливо собирать все, что сыпалось из интернета. Ну и бардак же там был по первости! Сплошные голые задницы и агитаторы-террористы. По числу уродов — натуральная кунсткамера, отрада пубертата. Злоязыкие журналюги провалились в эти тартарары за компанию. Яма никогда не бывала разборчива.
Хозяева оптоволоконной компании, мамы-Ямы, должно быть, были язычниками. Они догадались заключить договор с враждебным, но не слишком прожорливым божком из Комитета развития социума, предваряя свои жертвенные подношения сакральной фразой: возьми и забудь. Это сработало. Яма получила право на жизнь и забвение.
Ее существование удобно всем. Следить, чтобы она не расширялась, легко. Стричь с ее хозяев купоны приятно. За столичные пределы Яма никогда не выберется, так что провинции ее экзистенциальные ужасы не грозят. Пользуется Ямой статистически неопасный процент населения, большинство о ней даже не знает. Признаться знакомым, в каком дерьме ковыряешься на досуге, как-то стыдно. Модно быть нравственным.
А среди полувымершей полуинтеллигенции модно быть подписчиком трикстерских порталов. Потому что Яма – отдушина для спикеров и ньюсмейкеров. Природа человека, как ни крути, имеет патологическую склонность к правдивости. Соври на словах – жесты тебя выдадут. Конечно, даже полиграф можно обмануть, но это ж сколько тренироваться надо! Далекий предок Ямы — маленькая ямка на берегу пруда, которую выкопал брадобрей царя Мидаса. Он туда всего-то и сказал: «У царя Мидаса ослиные уши!», закопал и ушел. А на том месте вырос тростник, который и растрезвонил всему свету про царские стати. Так вот. Если ямку не закапывать, то и тростник не вырастет. Именно так эту легенду рассказывают начинающим трикстерам их настройщики.
Раз в месяц, под выходные, он приходит справиться о самочувствии моего чемодана. Приносит подержанные и переломанные дивайсы за полцены. Единственный мужик после моего отца, который чувствует за меня некоторую ответственность.
Дни, прожитые от одной настройки до другой, уходят на второй план, в какие-то глубокие складки, как ткань на шорной игле. Поэтому мое время бежит очень быстро.
Настройщик для трикстера вроде как дантист – лезет страшными инструментами в самые уязвимые места, а чего там делает, не разберешь. Если человек ненадежный, действительно можно и зубов лишиться: запеленгуют на улице, конфискуют чемодан, потом будут долго бить этим же чемоданом где-нибудь в полевых условиях.
Мой Настройщик мне друг, врач и учитель. На рожу страшен, как рыба-черт из вечно холодной и темной пучины морской. Мы с ним познакомились после того, как меня со скандалом отчислили с выпускного курса журфака. Может, в этих событиях была причинно-следственная связь, не знаю. Будь я хорошей девочкой, уже получила бы журналистскую лицензию, как большинство моих однокурсников. Надо было слушаться декана и вообще сидеть дома.
Закончив работу, он щелкает замочками чемодана, а я достаю спиртосодержащую жидкость и еду. Когда Настройщик выпьет, бесцветные шрамы и царапины на его худом лице наливаются бордовым соком, сразу видно, что он такой же подержанный, как и его дивайсы. Он помнит время, когда никакой Ямы еще и в помине не было.
«Мы с тобой, — говорит он, – живем в параллельном мире. Я в метро ездить не могу – тошнит. От себя самого тошнит. Вот — люди, они телевизор каждый день смотрят. Счастливые глупые люди. У них дети бывают. А вот — я со своим е… знанием. Как инопланетянин какой-нибудь». Я злобно кусаю хлебную корочку и киваю – понимаю его одиночество. В метро я вообще не езжу – больно, а в толпе чувствую себя монохромной, размытой, нездешней фотографией работы мертвого Буллы. «В телевизоре правды нет, а в Яме ее не видно и не слышно, – продолжает Настройщик. — Вся наша работа – не более чем дозволенные колебания внутри системы. Ньюсмейкеры тоже люди, им тоже стыдно смотреть в глаза зеркалу. А популяция наших подписчиков под контролем – там давно рассчитали, сколько их надо, чтобы не рвануло, ни меньше, ни больше уже не будет».
Настройщик теперь говорит долгими периодами, все чаще повторяется, мат замещает остальные слова, как соединительная ткань — клетки циррозной печени. Я вызываю ему такси. Когда он уходит, меня выворачивает наизнанку. В природе всегда так – чем глубже плаваешь, тем выше давление.
«Там» — это имеется в виду Комитет развития социума, наше капище. Про него тоже есть легенда. Много лет назад на конкурсе школьных проектов один малый шутки ради задвинул программу улучшения демографической ситуации. Предлагалось просто-напросто время от времени неожиданно обесточивать спальные районы города поздно вечером, желательно в пятницу. Люди, обманувшиеся в ожиданиях близости с телевизором и компьютером, потянутся друг к другу. Спустя положенный срок демографическая кривая слегка трепыхнется. Школьник был потенциальным трикстером. Сейчас он руководит КРС города.
Так вот, у меня есть тайное подозрение, что тогда, давно, его проект взяли-таки на вооружение. Может, это называется снобизм, но большинство моих сверстников — натуральные создания тьмы. Потому что в темноте начинают истово размножаться люди с ущербной фантазией.
Утешает лишь то, что у моих пяти сотен душ с фантазией все в порядке. Хотя – те же люди, из плоти и крови. Преимущественно из плоти. Я убеждаюсь в этом всякий раз, когда они оставляют на форуме запросы на сюжеты.
«Говорят, один писатель выпустил книжку, кто ни прочтет – с ума сходит, а кто послабее, ваще мрет от кровоизлияния в мозг. Возьми у него интервью». Конечно. Вот только книжку прочитаю.
«Пусть Струмкин расскажет, почему он отказался сниматься в сериале про порядочного депутата Дома собрания». Ага, уже и заголовок готов: сто двенадцатый подвиг Струмкина Языкастого.
«Какого цвета у тебя белье?» Надоели уже.
«Утром взяли маньяка. Якобы двадцать человек завалил разными способами, пресс-служба лопается от гордости. Что-то там не то. Может, висюки парню шьют?» Я не могу это проверить. Я не буду листать уголовное дело и выслушивать мнение следователя. Мои подписчики ждут другого. Им нужно интервью с задержанным, без монтажа и купюр. Всего-то и надо — сходить в гости в правоохранительный отстойник.
Легко. Изредка у меня возникает желание поискать приключений, а не просто прийти и бухнуть чемодан на стол ньюсмейкеру, искушая его безнаказанностью и бездонностью Ямы.
Так что, уважаемые дарлинги, будет вам и белка, будет и свисток. Угадайте, кто мне поможет.
Лицензированный журналист. Ха-ха.
Я стою за его левым плечом с третьего курса. Он стал телевизионщиком, но мизансцена не изменилась. Есть такой подвид мужчины: легко эволюционирует из бывшего любовника в Друга навеки.
Яма – идеальное место работы. Графика нет. Запретов нет. Критериев нет. Единственный показатель полезного действия – сумма, которая скапливается на моем счету стараниями подписчиков. Никаких налогов. Мама-Ямы жиреет за счет стыдно сказать чего, плевать ей на трикстерскую мелкую дичь. Так что я могу копать, а могу и не копать.
Я открываю свой допотопный шкаф. С обратной стороны на дверцу налеплены «подвески» — фотографии меня в полном облачении под разные ситуации, с комментариями по дресс-коду, макияжу и прочей ерунде. Не учить же наизусть, что вот эту юбку надо носить вот с теми туфлями и непременно с чулками. Между прочим, «подвески» я сама делала, никто не помогал. Сегодня я наряжаюсь в костюм пресной школьной учительницы. «Серые тени, тушь, не забудь причесаться и нацепить сережки-колечки». Надо же, как много всего. Придется соответствовать. Мы с чемоданом идем в гости на телестудию. Сюрприз будет.
Первое правило трикстера – никаких предварительных звонков.
II
Плечо болит немилосердно. Где-то в радиусе двадцати пяти метров включенный радар. Было бы удивительно, если б на территории правоохранительного отстойника не оказалось радаров. Я знала, что так будет.
Тип в сером жилете распахивает передо мной дверцу. Подножки нет, запрыгнуть в кузов с места не получится. Пока я неловко задираю ногу, тип энергично подталкивает меня под зад обеими ручищами. Гадство, конечно, но должен же он получить хоть какой-то бонус от ситуации.
Внутри не так уж и страшно. Совсем даже не темно. Пожалуй, одну люстру мы вывесим, чтоб как у людей. Или все-таки две? Свет выставлять я не умею, это правда. Так что пусть уважаемые дарлинги считают полумрак спецэффектом.
Дверца смачно захлопывается. Я раскрываю чемодан, начинаю разматывать провода и обживать пространство. Клиент наблюдает молча. Длинный астеничный блондин с розовыми прозрачными ушками. На мое вторжение отреагировал как-то слишком спокойно, как будто ждал, что я с минуты на минуту приду его исповедовать. У нас впереди около часа. Я – его единственный и последний шанс высказаться. Если только он не захочет распорядиться иначе. Но я его, одетого и обутого в наручники и цепочки, нисколечко не боюсь.
Мой Друг навеки специализируется на криминале, и сюжет про маньяка делал собственноручно. В студийной курилке он вкратце посвятил меня в тему. Накануне ночью Клиент не очень удачно напал на девицу в парке. В руках у нее оказался скрипичный футляр. Она, изящно отмахнувшись им от напавшего, убежала на освещенную улицу. Через несколько минут вспомнила, что футляр остался в парке, и в нем, оказывается, была скрипка. Возвращаться было страшно, она и вызвала патруль. Взяли его спустя двадцать минут. А потом начались чудеса. В отстойнике задержанный якобы начал делиться жизненным опытом. По всему выходило, что он – мразь какой-то невиданной формации.
Заметной связи и последовательности в его деятельности не наблюдалось. В выборе жертв, мест и способов – тоже. Мелкий менеджер, отравленный какой-то дрянью прямо в кафе бизнес-центра; мужчина, заколотый антикварным стилетом. Девятнадцатилетний наркоман, свалившийся с пятнадцатиэтажки – все были почти уверены, что это самоубийство. Молодая женщина с лицом, изящно разрисованным черной тушью, заколотая ножом в сердце в гостиничном номере – все были почти уверены, что работали сатанисты. На этом месте я сказала Другу: достаточно. Тем самым я нарушила второе правило трикстера: информации никогда не бывает достаточно. Но выслушивать краткое описание всех глухих страстей за последние несколько лет, подшитых к делу, мне совсем не хотелось.
В тот же день Клиента должны были перевозить из отстойника в изолятор за городом. Это был шанс.
Я прибыла за десять минут до погрузки. Начальник вместо приветствия, как всегда, скривился. Услышав, что мне нужен трип, неласково гигикнул, и сказал, что я – дура. Потом снял трубку, повторил туда все, что про меня думает, отдал распоряжение и сказал: езжайте, пожалуйста.
Я и еду. Хотя на самом-то деле меня здесь нет. Девиз трипа – страх и риск. Никаких посторонних звуков в кабине не слышат. Остановок в пути не делают. Только за триста метров до изолятора где-то посреди леса случится заминка, и сопровождающий зачем-то приоткроет заднюю дверь. В какую сторону я после этого пойду и смогу ли ходить вообще, никому не интересно.
— Сейчас вы можете рассказать все, как есть. – Это стандартная формулировка. В нашем обществе теперь используют много стандартных формулировок: люди, наконец, научились договариваться между собой. — Вас увидят и услышат без купюр пользователи альтернативной сети. – На самом деле, мне все равно, что он скажет. Мне все равно, виноват он или нет. Мое дело – дать ему голос, а дальше будем ориентироваться по ситуации. — Аудитория небольшая, и нет никакой гарантии, что это повлияет на вашу жизнь…
— Не продолжайте. Я знаю, что такое Яма.
Вот и славно. Голос у него спокойный, приятный. Настраивать микрофон на такой голос – одно удовольствие. Остался последний пункт договора.
— Хотите рассказывать или отвечать на вопросы?
Определенно, я себе нравлюсь. У меня даже сомнений нет в том, что он станет говорить. Мне еще ни разу не отказывали.
— Я буду рассказывать.
— Хорошо. Запись пошла.
— Мне надо смотреть в камеру?
— Камера у меня за ухом. Можете просто смотреть на меня.
Он говорит ровно и достаточно громко, грамотно сочетая слова и выдерживая паузы. Он все уже обдумал и никуда не спешит.
— Мне тридцать пять, я родился в этом городе и большую часть жизни провел здесь. Я был редактором мелкого книжного издательства. Единственное, что привлекло меня в этой работе – возможность читать рукописи, которые Комитет развития социума никогда не позволит опубликовать. Позднее один полусумасшедший автор рассказал, куда он девал свои тексты, запрещенные в реальной жизни. Так я узнал про Яму. Честно говоря, это знание ничего не изменило в моих представлениях о системе. Трикстеры, чьи шутки вызывают какие угодно эмоции, только не веселье. Инакомыслящие, которых, наконец, догадались смешать с грязью, приблизив условия эксперимента к естественным. А в целом – та же карманная оппозиция, напичканная агентами-аналитиками, которые мнят себя спасителями тех, кто еще не разучился думать самостоятельно. Но работа и тех и других – только колебания внутри системы. Все это уже много раз было.
Он молчит, видимо, ожидая обиды с закусыванием губ. Кого он надеется взбудоражить своими провокациями? К делу, ближе к делу.
— Я убил четверых. Скрипачка должна была стать пятой. В деле значится намного больше, но для меня это не имеет значения. Моих — только четверо.
Эти люди не были моими врагами, скорее, наоборот. Они не хотели считать рационализм и прагматический расчет человеческим законом, и сами нашли меня, как вода находит трещину в сосуде. Я помог им выйти.
Впервые я почувствовал это около десяти лет назад. Кажется, это было в студенческом общежитии, на каких-то посиделках. В комнате было широко открыто окно, одна девушка села на подоконник и свесила ноги на улицу. Меня это зрелище почему-то взволновало – был одиннадцатый этаж. Явное нарушение техники безопасности. Я попросил ее немедленно слезть на пол. Она засмеялась: какого черта мне вообще от нее надо. Тогда я спросил: а ты не боишься, что тебя случайно столкнут вниз? А она вдруг сказала: знаешь, если кто-нибудь случайно меня столкнет, я буду ему только благодарна. Тогда я решил, что она рисуется, и надолго забыл о ней.
Спустя несколько лет мне довелось около месяца жить в другом городе, в комнате в коммуналке. По ночам моя соседка, переутомленная миловидная женщина лет тридцати, висела на телефоне с каким-то своим не то бывшим мужем, не то другом детства. Она жаловалась, что ей страшно жить, и плакала. Перегородка была тонкая, и я невольно подслушивал ее излияния. Однажды она в течение часа уговаривала собеседника ее убить. «Застрели меня, сделай мне такой подарок на Новый год», — повторяла она. Тогда я вспомнил свою студентку и решил, что если не все бабы – истерички, то большинство уж точно. Я не совсем понимал, зачем бросаться такими серьезными словами и уж тем более перекладывать на кого-то ответственность.
Потом я совершенно незаметно для себя стал коллекционировать подобные реплики, выбивавшиеся из разговоров прохожих, случайных попутчиков, соседей по барной стойке. Я понял, что мир сходит с ума. Люди, которые дожили до создания системы абсолютной безопасности и контроля, от которых всего-то и требовалось, что быть здоровыми и спокойными, всячески проявляли нежелание жить. Вернее, отчаяние и готовность в любой момент принять смерть из чьих-нибудь рук. Я читал хорошие, стилистически выверенные тексты полусумасшедших писателей, и большинство из них рассказывали о той же готовности. Я подумал, что как только численность таких равнодушно отчаянных перевалит критическую отметку, начнется какая-нибудь бессмысленная война или революция.
И тогда я шутки ради написал фантастическую повесть о новом супер-герое. Когда-то были очень популярны фильмы-комиксы про парней с физиологическими отклонениями, которые боролись с уличной преступностью и претендентами на мировое господство. Я написал о том, что сегодня миру нужен другой герой. Герой, который исполняет желания. У него есть тысяча способов уменьшить отчаяние этого мира. Затаившись на карнизе над оживленной улицей, он безошибочно выберет из толпы тебя, если тебе нужна его помощь. Герой тенью последует за тобой: то заглянет через плечо в книжку, которую ты читаешь в метро, то подберет брошенную тобой банку из-под коктейля, десятую за вечер – посмотреть, чем ты пытаешься себя отравить. Он никогда не ошибется в диагнозе. И ты какое-то время будешь чувствовать затылком холодок – его лестное внимание. Интеллигентный и непреклонный герой в один прекрасный вечер выйдет перед тобой из кустов какой-нибудь акации. Или проскользнет в приоткрытое окно. «Здравствуйте. Сегодня я исполню ваше желание. Вы умрете». Дальше – меню: удушение, жертвоприношение, отравление… Вам гарантирован красивый и загадочный труп со следами насильственной смерти. И умиротворенным лицом человека, которому открылась истина.
Конечно, такой опус не приняли бы ни в одном издательстве, и в последний раз перечитав новорожденную рукопись, я слил ее в Яму. Попросту разослал текст на почтовые адреса, которые тут же придумал. На удивление много раз я попал пальцем в небо — такие адреса на самом деле существовали.
Спустя некоторое время читатели ответили мне. Может быть, им нравилось играть в «убей-меня-пожалуйста», я не знаю. В течение полутора лет я честно вел с ними переписку, выдержанную в стиле моей героической повести. Я был терпелив. Наконец, осталось пятеро наиболее упорных корреспондентов. Каждому из них я назначил примерное время встречи. У каждого была возможность избежать ее, в последний момент отказаться. Воспользовалась ею только скрипачка. Значит, моя теория все-таки может быть неверна.
— А вам не хотелось, чтобы она была верна? – это вырвалось из меня как-то случайно – и навсегда.
Он вымученно улыбнулся. Потом протянул ко мне сведенные наручниками ладони и невзначай вырвал из уха серьгу.
Движение прекратилось. Распахнулась дверь.
— Прогулка окончена, — проговорил кто-то.
Я наспех зашвырнула в чемодан свои причиндалы и вывалилась вон.
Вокруг, как и было обещано, наличествовал лес. Я совсем забыла, как выглядит настоящий лес в самом начале лета.
Когда я, наконец, выбралась на трассу, там меня уже ждали.
Я послушно села в машину. Я не хотела даже спрашивать, как он узнал. Но молчание получалось слишком неуютным.
— Ты сначала был настройщик, а потом — агент-аналитик, или наоборот?
Он не ответил на вопрос. Просто ждал моей реплики, чтобы начать монолог. Сказал, что в обществе всегда есть несогласные. И есть настоящие вредители. Первые – думающие, и их надо беречь. А последних – выявлять, потому что иначе Система будет давить несогласных. Сочтя просветительную часть оконченной, сменил тему:
— Девушка, которая сдала твоего клиента, утром покончила с собой. Она стояла на учете в неврологическом диспансере. Думается, его отпустят. Полечат, конечно, но потом обязательно отпустят. Иначе какое-то совсем неправдоподобное дело выйдет.
Потом заметил, что я потеряла сережку.
А я сказала, что когда Клиента отпустят, он меня по ней будет искать, как принц Золушку.
Должен же трикстер время от времени шутить. 
Виктория Тюленева
|
