|
|
|
№ 18 (3676), 29 июня 2004 года
|
 |
|
выпуск - 2004
|
|
|
Учиться – легко,
работать – полезно!
Выпускница исторического факультета Наталья Панова – не совсем обычный искусствовед, то есть историк искусства. Предмет своего теоретического изучения она освоила на практике. Темой цветочной росписи на фарфоре Наталья занималась в течение трех лет и собирается продолжить ее разработку в аспирантуре.
На интервью Наталья пришла практически сразу после защиты, то есть абсолютно готовенькой выпускницей-краснодипломницей. Осмысление нового статуса началось с воспоминаний о студенчестве.
– Учиться было легко. На лекции можно не ходить, хотя это желательно, потому что каждый преподаватель является специалистом в конкретной области, и понять, каких концепций он придерживается, можно только посетив его лекции.
|
 |
Наталья Панова |
|
– Значит, историю можно трактовать и комментировать в зависимости от конъюнктуры и интересов историка?
– Такое мнение существует, но история опирается на логику, отрицать существование очевидных фактов, таких как летописные сведения и ссылки на них ряда авторов последующих лет, сложно. История – это наука с довольно-таки сложными законами и составляющими. Это жанр исследования, а любое исследование если и подразумевает некоторую субъективность, использует научные методы. Есть метод исследования, объект исследования. Конечно, историю можно трактовать и комментировать, но с фактами ты ничего не сделаешь, и любой другой человек, опираясь на факты, может опровергнуть твою теорию. Ты можешь выдвигать любую гипотезу, но будет ли это принято твоими коллегами? Именно от этого и зависит, «выживет» ли твоя теория. Быть признанным среди равных труднее, чем доказать математическую формулу – ведь там есть определенные законы, которые никто не опровергнет.
– Существование специальности искусствоведение в рамках исторического факультета может показаться странным, особенно учитывая перспективу появления отдельного факультета искусств. Который, почему-то, отделяется от филологического факультета…
– Филологический факультет вообще более передовой, все новации зарождаются там, например, отделение графического дизайна. А на нашем факультете кафедра истории искусства имеет очень древнюю историю, на ней еще Гоголь преподавал. И этой преемственностью мы гордимся. Кафедра с таким же названием есть в Академии художеств, но ее выпускников мы называем искусствоведами, а себя – историками искусства, потому что в своей работе мы пользуемся теми же методами, что и история как наука. Существует такое понятие, как арткритик. Это человек, который высказывает свое мнение относительно того или иного произведения. А историк искусства рассматривает это художественное явление в контексте развития искусства — русского или мирового.
– То есть у тебя не вызывает недоумения то, что сильная кафедра есть на историческом факультете, и одновременно создается факультет искусств?
– У меня это вызывает сомнения, мне бы не хотелось, чтобы наш факультет разрывали надвое даже ради создания нового факультета. Наши преподаватели вряд ли пойдут туда работать, потому что видят, что это разбухание может привести к снижению качества знаний у выпускников. Кроме того, тревогу вызывает увеличение приема на нашу кафедру при нехватке профессоров. Сейчас на искусствоведение принимают сто человек, раньше это был целый поток, то есть общее число студентов всех кафедр. Это уже само по себе девальвирует ценность выпускников. Ведь работа построена так, что научный руководитель занимается со всеми студентами, которые интересуются его темой. И если при обычном наборе в пятнадцать человек, как было раньше, у руководителя была возможность работать с каждым индивидуально, то с сотней работать невозможно. Это вызывает некоторые опасения за будущее. Хотя, наверное, это результат возросшего спроса на профессию.
– А какие курсы лекций тебе запомнились больше всего?
– Курсы, прочитанные настоящими профессорами. Это Валентин Александрович Булкин, который читал у нас древнерусское искусство, Нина Николаевна Калитина, которая занимается французским искусством XIX–XX веков. Конечно, моя научная руководительница, Лилия Константиновна Кузнецова, которая читает курс русского декоративного искусства XVIII–XIX веков. Были еще очень интересные курсы, которые иногда включают в программу, но не регулярно: какой-то год они есть, другой – нет. Мне повезло, я прослушала курс атрибуции графики, который довольно специфичен, но очень полезен любому специалисту, чем бы он ни занимался: живописью, декоративно-прикладным искусством, архитектурой. В основе всех видов искусств лежит графика. Было много хороших кафедральных курсов – историография, например, этот курс помогает сориентироваться в литературе, в наследии предшественников.
– Что бы ты добавила в учебный процесс?
– Больше работы в музеях, этого очень не хватает искусствоведам. Хочется, чтобы было больше настоящих, мощных профессоров. Но это сложно, их не создашь за три дня, не клонируешь. Хочется, чтобы были дополнительные занятия. Учебная программа исторического факультета построена достаточно легко для студентов, я посмотрела расписание для первого курса. Две-три пары в день — я считаю, что этого мало, можно делать и три, и четыре. И предоставлять студентам право выбора – ходить или не ходить на дополнительные пары, потому что одним это не надо, а другие хотят учиться, но у них нет такой возможности.
– На каком уровне преподавался иностранный язык?
– Иностранного языка было мало. У нас только до третьего курса идет изучение иностранного языка. Только-только начинаешь что-то понимать, читать по-настоящему, тут все и заканчивается. А искусствоведу надо знать как минимум два иностранных языка: английский обязательно, и второй — в зависимости от темы, которой он занимается. Мне нужен был немецкий, хотя в моем случае его отсутствие не стало большой проблемой. Моя тема – русский фарфор, а о нем нет большого числа иностранных работ. Но русским искусством занимаются от силы процентов 20-25 студентов, а остальные специализируются на мировом, и все, кто серьезно учились, вынуждены были ходить на дополнительные курсы по изучению языка.
– Во время учебы у студентов номинально есть дополнительные возможности – отдых на студенческой базе, получение грантов. Тебе удалось чем-нибудь воспользоваться?
– Нет, я о таких возможностях даже не знала, впрочем, особых попыток узнать не делала. Я знала, что есть студенческий профсоюз, который организует поездки в санатории и профилактории, но мне этого не очень-то и хотелось. Хотелось поучиться где-нибудь, грант получить, хотя бы в Москву для разработки темы поехать. В принципе, такой возможности не было. Даже инициативному студенту, который готов биться лбом, надо хотя бы знать, в каком именно направлении биться. Этой информации на факультете не предоставляли. Даже из моих знакомых никто никогда не получал гранта, все поездки за границу осуществлялись за свой счет, без использования связей университета.
– У тебя уже есть опыт работы?
– Да, со второго курса я начала работать в дополнительном образовании, в Доме детского творчества «Китеж-град». Я увидела в этом возможность как-то развивать свои навыки и способности. Работать вообще полезно. Я учила детей керамике. А потом еще начала работать в школе. На четвертом курсе у нас появился свободный от учебы день посреди недели, его я решила использовать для работы. Я знала, что нас ждет пед-практика, вот и решила подготовиться. Кстати, в учебу надо было бы добавить побольше всяких практик, археологические и музейные у нас есть, еще бы архивных… Практика – вещь хорошая. Я и сейчас работаю в школе и в «Китеж-граде», а еще расписываю фарфор, когда появляются заказы. Этому я училась в Российском лицее традиционной культуры, который тоже с отличием закончила. Когда я начала заниматься цветочными росписями, я ходила в Мухинское училище и копировала предметы, которые изучала.
– Можно ли изучать прикладное искусство, не умея делать своими руками то, о чем пишешь?
– Конечно, можно. Большинство искусствоведов не умеют рисовать, для них сложно изучить технику живописи, специфику материала…
– Противоречия в этом нет?
– Противоречие есть, человек, который все это изучил практически, теорию освоит проще, потому что он знает этот процесс изнутри. У нас есть преподаватели, которые проповедуют такой подход: искусствовед должен заниматься тем видом искусства, о котором пишет, это большое подспорье. Ведь искусствоведы часто берут на себя ответственность говорить от лица художника, мастера, а не зная техники, об этом рассуждать сложно. Искусствовед должен как можно более широко изучать и с разных сторон рассматривать свой предмет, чтобы добиться максимальной объективности.
– Почему ты собираешься поступать в аспирантуру? Учиться не устала?
– Нет, вовсе не устала. Кроме того, мне кажется, что искусствовед без кандидатской диссертации – это очень несерьезно. Диссертация нужна как способ «застолбить» за собой какую-то тему, потому что уровень диплома часто не очень высок, люди пишут его буквально после одного года работы над темой. Так что кандидатская нужна, и раз уж я выбрала эту область, то надо идти до конца. Тем более, особого напряжения по этому поводу я не испытываю.
– Удалось ли тебе привнести что-нибудь свое в разработку темы?
– В разработку – нет, а вот в описание предмета – да. Когда пишут о фарфоре, момента описания просто не существует. Фиксируют название, форму, а саму роспись не исследуют, это уже новый уровень изучения. Фарфор вообще начали изучать достаточно поздно, русский — тем более – буквально в начале XX века.
– А где бы тебе хотелось работать?
– В музее. Моя мечта – совместить свои практические умения с теоретическими. Я была бы рада заняться реставрацией или хранением фарфора. К сожалению, я пока не вижу для этого возможностей, даже непонятно, куда идти. Хочется доучиться и узнать как можно больше о реставрации фарфора. Друзья говорят: иди в антикварный салон, там деньги большие платят.
– А на Ломоносовский фарфоровый завод консультантом?
– А там консультанты не нужны, там старший живописец практически выполняет функции консультанта. Там очень много живописцев, которые сидят в своих лабораториях. Ну да, они умеют расписывать фарфор, но они с каждым годом свои умения теряют, потому что работа у них неинтенсивная, они по полгода рисуют одну чашку или тарелку. Я думаю, что мое будущее могло бы хорошо сложиться в каком-нибудь музее при собрании фарфора, например, в Русском музее или Музее Ломоносовского фарфорового завода. Может быть, в Петродворце. В музеях хранится очень много предметов, которые элементарно не атрибутированы, их нельзя отнести к определенному периоду. Мне кажется, что о росписи надо писать, и писать интересно. Исторические труды грешат тем, что их читать невозможно. Моя мечта – написать хорошую книгу о фарфоре, о цветочных росписях. Этому замечательному материалу уделяется незаслуженно мало внимания. 
Венера Галеева
|
