|
|
|
№ 16 (3674), 9 июня 2004 года
|
 |
|
пишут ветераны
|
|
|
На самом переднем
крае борьбы
За «передним краем» боевых позиций находится противник, смертельный враг. А за ним, еще глубже, – «на самых передних» рубежах, то есть, в тылу врага, действуют разведчики, сражаются партизаны, диверсионные и рейдовые отряды, иногда – окруженные и отрезанные от основных сил части регулярной армии. Это – наиболее опасные зоны боевых действий.
Героической, а нередко и трагической борьбе партизан в Ленинградской области (тогда в нее входили ныне существующие Новгородская и Псковская области) в годы Великой Отечественной войны посвящена книга участника многих боев на территории партизанского края в южных районах нашей области Сергея Николаевича Реброва «Они защищали Ленинград в тылу врага» (Издательство Санкт-Петербургского университета, 2003 г.).
Она справедливо носит титул научного издания, так как автор в течение многих лет проделал огромную и кропотливую работу по исследованию этих, уже далеких от наших дней, событий, по крупицам собирая в архивах, в воспоминаниях боевых друзей и других свидетелей историю опасной, жестокой и беспощадной борьбы ленинградских партизан. Их беспримерное мужество соизмеримо с самоотверженной борьбой населения Белоруссии с фашистскими оккупантами, когда почти вся республика была сплошным партизанским краем. В тяжкой героической борьбе погибла четвертая часть жителей Белоруссии, принявших на себя вместе с Красной Армией первый и страшный удар врага на Западном направлении, целью которого был стремительный захват Москвы и завершение пресловутого «блицкрига» уже в 1941 году. Дело чести и морального долга их потомков и наследников свято чтить беспримерный подвиг героев Великой Отечественной войны. Этому, прежде всего, и служит книга партизана Сергея Николаевича Реброва.
Она насыщена документальными материалами, свидетельствами непосредственных участников, многими фотографиями партизан.
Детальный рассказ об отдельных эпизодах сражений сочетается с широким охватом боевой обстановки на просторах партизанского края. Партизанская война часто вспыхивала как гневная реакция населения на зверства оккупантов, на смертельную угрозу уничтожения социалистического государства и его народа. В этой беззаветной борьбе наши люди не щадили ни своих сил, ни самой жизни. Такова была несокрушимая природа советского патриотизма.
В соответствии с исторической правдой автор пишет: «Организатором советского патриотического движения в годы войны была Коммунистическая партия. Программа развертывания партизанского движения была изложена в директиве ЦК ВКП(б) и Совнаркома, принятой 29 июня 1941 года. В ней определялись характер и ведение партизанской борьбы в тылу фашистских войск. …18 июля 1941 года ЦК ВКП(б) принял специальное постановление «Об организации борьбы в тылу германских войск», в котором вновь подчеркивал, что борьба на оккупированной врагом территории должна принять характер партизанской войны.
Ленинградский обком ВКП(б) непосредственно руководил партизанской борьбой на территории области.
Панкратий Романович Шевердалкин являлся уполномоченным Ленинградского обкома ВКП(б) по организации партийного подполья в оккупированных районах области. После войны профессор П.Р.Шевердалкин многие годы возглавлял кафедру истории КПСС нашего университета. Он опубликовал много научных работ, в том числе 6 монографий, посвященных партизанскому движению.
Сражался с врагом и партизанский отряд студентов и преподавателей нашего университета; им командовал тридцатичетырехлетний старший лейтенант запаса студент философского факультета Виктор Иванович Дорофеев.
Рамки краткой информации о книге не позволяют более детально представить читателям журнала (для этого необходимо ознакомиться с самой книгой) многогранную, тяжелую, крайне опасную, героическую, нередко и трагическую борьбу партизанских отрядов.
Автор рассказывает о захватывающих дух операциях с применением хорошо организованных засад, о внезапных нападениях на гарнизоны, обозы и колонны врага, подрыве железнодорожных путей, мостов, эшелонов, о разоблачении и уничтожении засланных немецких шпионов и предателей из местного населения.
Исключительно смелая, дерзкая операция по похищению начальника шпионско-диверсионной школы была проведена в конце декабря 1943 года в деревне Печки на Псковщине. Небольшой отряд партизан, переодетых в гестаповскую форму, на нескольких подводах, сквозь вьюгу, преодолел 150-километровый путь за пределы партизанского края, через немецкие заслоны и посты. Гестаповская форма, знание паролей и немецкого языка, помощь наших местных подпольщиков, не говоря уже о беспримерном мужестве участников группы захвата, сыграли решающую роль.
Начальник абвершколы на глазах ее охраны был арестован «гестаповцами» (за… связь с партизанами!) и вместе с содержимым сейфа и другими документами был доставлен в штаб партизанского соединения, а затем в Ленинград на специальном самолете, присланном из Центра.
Нельзя без волнения читать о высоком героизме наших славных женщин и юных девчат, которые наравне с мужчинами несли все тяготы партизанской борьбы. Среди них было немало опытных разведчиц, добывавших ценнейшие сведения о расположении немецких частей, их численности и вооружении, без которых немыслимы были успешные нападения на врага. Не все они дожили до Победы…
Автор стремился всесторонне показать жизнь и борьбу в партизанском крае, где иногда удавалось даже восстановить местные советские органы управления.
Активной организующей силой являлись коммунисты, политработники, комсомольцы.
Местное население, чем могло, помогало партизанам, и не только продуктами, но нередко и разведывательными сведениями. Партизаны не раз спасали наших людей от карательных операций и угона на фашистскую каторгу. Но нередко они сталкивались со свидетельствами жестоких расправ врага с мирным населением, когда сжигались многие деревни, а их жители поголовно гибли в огне или от фашистских пуль.
Несмотря на то что эти события остались в далеком прошлом, многие эпизоды звериной жестокости врага вызывают такую острую душевную боль, словно они произошли совсем недавно и на твоих глазах… И хотя в страшном пекле войны слез и крови пролито немерено, к ним привыкнуть невозможно и каждый новый такой случай переживаешь словно впервые.
Представьте себя хотя бы на минуту на месте этой восьмилетней девочки в заснеженном лесу, в наступившей темноте. Группа партизан двигалась верхом и на подводах на боевое задание и наткнулась на проселочной дороге на этого ребенка. В страхе девочка бросилась бежать по снегу в кустарник. Ее остановили. На ногах у нее были большие стоптанные валенки, а на плечиках шуба взрослого человека, свисавшая до земли, то есть до снега. Как она оказалась одна ночью в заснеженном лесу, на глухой проселочной дороге, и почему на ней странная одежда и обувь?
Все оказалось «очень просто» и страшно до жути, трагично до слез. Эта девочка оказалась единственным уцелевшим жителем деревни, на которую недавно напали фашисты, сожгли дома и многих жителей. Небольшая группа женщин, старух и детей чудом сумела скрыться от огня и пуль оккупантов. В лесу кое-как отрыли землянки и затаились. Но вскоре враги напали на них и здесь. Расправа была короткой и зверской: всех поголовно, в том числе и детей, безжалостно расстреляли. Рядом с восьмилетней Лидой (так звали девочку) были убиты ее мать и братишка. Короткая автоматная очередь почти в упор – и одна из пуль прошла вскользь головы, задела ухо и височную кость, а вторая прошла через мягкие ткани шеи Лиды. Древний спасительный инстинкт заставил девочку замереть, притвориться мертвой. Трудно представить еще более чудовищный «урок жизни»!
Когда выстрелы прекратились и враги ушли, у девочки еле хватило сил подняться и «потрогать маму и братика» – они были мертвы… «Сняла с мамы шубу и валенки (они с братиком выбрались из землянки неодетыми) и бросилась бежать, куда и сама не знаю».
Так произошла ее встреча с партизанами. Но девочка была в шоке и не сразу могла рассказать эту жуткую трагедию. «Из-под платка струйкой лилась кровь на лицо, шубу и темным пятном отражалась на снегу».
И здесь невозможно обойти молчанием проблему жестокости на войне. Жестокости не врага, ибо здесь все ясно: звериная злоба, садизм, изуверство – все это «в природе» фашизма (и империализма вообще, различие только в их форме, методах реализации, и, разумеется, в идеологическом «прикрытии», «обосновании»). Многие хорошо помнят, как во времена огульного оплевывания всего нашего прошлого советской эпохи (с чего, собственно, и началась пресловутая «перестройка») была организована и волна «разоблачения» «зверств и жестокостей» Красной Армии по отношению к населению Германии. Взахлеб живописались картины одна драматичнее другой.
Для полной ясности и объективности надо отметить, что в первые дни боев уже на собственно германской территории имели место отдельные эксцессы, которые, разумеется, нуждаются в объяснении, но не в оправдании. Но, повторяю, что это были редкие, а не массовые явления (поджоги, грабежи, насилия) и пресечены они были буквально в первые же дни.
Наша часть в течение одного дня (из-за ошибочной команды) дважды пересекала польско-германскую границу. Мы, аэродромщики, двигались, как говорится, по пятам своей пехоты (это в наступлении, а в 1941 и 1942 годах, в период нашего вынужденного массового отступления нередко оказывались лицом к лицу с прорвавшимся противником) и нас на границе, благодаря оперативной работе политорганов, уже встречали вывешенные на дорогах плакаты. Хорошо помню оба из них: «Вот она преступная Германия!»; «Вы вступаете в логово фашистского зверя!»
Задев острую тему и сказавши «а», надо сказать и «б»; прежде всего – вскрыть главные морально-психологические факторы, толкавшие некоторых менее уравновешенных на подобные срывы.
Еще раз следует отметить главные из них: многие наши бойцы за годы войны лично видели десятки, сотни сожженных сел и городов, сотни и тысячи расстрелянных и замученных советских людей, лично видели жесточайшее горе, которое принесли им захватчики. Священный гнев нестерпимо жег их сердца!
После освобождения Варшавы два самых мощных фронта – 1-й Белорусский и 1-й Украинский получили приказ двигаться на Берлин и взять его в кольцо. В это время в нашей печати появилась статья известного писателя и журналиста Ильи Эренбурга. Если мне не изменяет память, она называлась «Ее свет» («ее» – это Победы). Один из пафосных призывов именитого автора гласил: «Все они виноваты!» И хотя тогда мы еще не слыхали эти названия – чешское Лидице, французский Орадур, даже отечественную Хатынь, но уже видели нечто подобное многократно, и «пепел Клааса» уже стучал в наши сердца, и Бухенвальдский набат сотрясал наши души.
Позвольте припомнить еще один эпизод. Декабрь 1942 года, Донской фронт (он блокировал с севера окруженную под Сталинградом мощную группировку фашистских войск, примыкая своим восточным флангом к Волге), наш батальон перебазируется поближе к позициям врага – в шести километрах от его переднего края мы должны были срочно развернуть свой последний на Сталинградском направлении аэродром. На степной дороге – интенсивное движение в обе стороны. Навстречу идет большая колонна военнопленных. Впереди ее, стараясь поддерживать строй и некую сплоченность, идут немцы. Но вид большинства из них жалок и «опереточен»: на головах, на шее намотаны какие-то пестрые тряпки, в основном женская одежда, отобранная у населения, на ногах у многих поверх своей армейской обуви громоздкие «бахилы», кое-как сплетенные из соломы и камыша – зима была суровой. За ними, растянувшись, как стадо баранов, двигалась более многочисленная толпа румынских вояк; многие из них устало садились на обочину дороги прямо в снег. Пленных сопровождала наша охрана в добротных белых полушубках, с автоматами на груди, верхом на сытых, ухоженных конях. Их было не так уж много, вероятно, не более одного конника на 30-40 пленных (бежать было бессмысленно, тем более – по глубокому снегу).
Внимательно всматриваясь в лица поверженных врагов, я не обращал внимания на водителя, рядом с которым сидел в кабине бензозаправщика самолетов.
Когда же я случайно глянул на него, он был неузнаваем: лицо перекошено от гнева, глаза словно остекленели, рот оскален, зубы крепко стиснуты.
Не успел я полностью осознать его состояние и насторожиться, как он внезапным рывком резко крутанул руль влево, прямо на толпу идущих рядом пленных. Несколько человек были мгновенно сбиты, кто-то, видимо, попал под колесо бензовоза.
С не меньшей яростью я мгновенно рванул руль к себе и при этом сорвался на «непарламентскую» тираду. Водитель, весь еще во власти своей ярости, с нескрываемой злобой бросил на меня взгляд.
«Не здесь и не так надо уничтожать врага!» – немедленно и жестко добавил я, чувствуя, что надо немедленно как-то разобраться в неадекватности его и моих реакций.
Надо ли объяснять, что дело вовсе не в том, что один больше, а другой меньше ненавидит врага (какие тут могут быть «расхождения!»), а в том, что при всей лютой ненависти я никогда не испытывал ни малейших порывов на расправу с безоружным врагом.
Минуту-другую мы ехали молча, тем более что я совершенно не представлял (ситуация была из редчайших), как еще мне следует отреагировать на выходку шофера, какие «принять меры»? Инстинктивно я чувствовал, что любые «меры» здесь, вероятно, не очень уместны, и в то же время испытывал гнетущую тяжесть на душе.
Наконец подавленным голосом он произнес: «Извини, сержант, что я сорвался. Но прошлой осенью у меня на родине, под Полтавой, немцы расстреляли моих родителей за то, что они у себя на подворье укрывали и выхаживали двух тяжело раненных – замполита одной части и еще кого-то из наших окруженцев. И когда я вспомнил об этом, глядя на фашистские морды, у меня словно помутился рассудок…»
Узнал он о гибели отца и матери от своего земляка и приятеля, повара нашего батальона, который в начале 30-х годов служил в войсках НКВД в разведке и контрразведке на границе с Польшей (Западной Украиной) и не раз действовал и на ее территории. Повар об этом, естественно, никому не говорил, но, конечно, состоял на воинском спецучете. А в августе 1941 года внезапно исчез и вернулся в часть только через месяц. Разумеется, о выполненном задании он молчал, и только рассказал своему приятелю о гибели его родителей…
С водителем о происшествии мы больше не сказали ни слова…
Ненависть, тем более к смертельному врагу, – где ее границы? Может ли ненависть быть «цивилизованной»?
Ярко врезался в память другой эпизод конца 1941 года или начала 1942 года. Позади почти вся Украина, по которой мы отступали вплоть до глубокой осени. Только что из осажденного Ленинграда в батальон возвратилась небольшая группа командированных туда за крайне необходимыми материалами, которые производились только там – блокадный несгибаемый город, чем только мог, помогал и другим фронтам. Тогда впервые мы узнали, что происходит в Ленинграде – о систематических варварских обстрелах дальнобойной артиллерией, о смерти от истощения многих его жителей, о трупах на улицах великого города, с которым у каждого мало-мальски сознательного человека связано очень многое. У меня там были родственники, за город сражались многие мои друзья, там прошла боевая военно-морская молодость отца.
Непереносимой болью сжимались наши сердца, и мы, несколько человек – друзей из одного подразделения, – девятнадцати-–двадцатилетние, недавние школьники, воспитанные на самой гуманной литературе (а не на «Лолитах», пестующих извращенцев и растлителей малолетних), с удивившим нас самих своей неожиданностью и силой гневом, горячо заявили, что только за это, за ленинградцев, немцы после их разгрома (в этом мы ни на минуту, даже в самую тяжкую пору, не сомневались) двадцать лет «кровью ходить» будут!
Конечно, не только гораздо позднее, с позиций более зрелого опыта, в соответствии с нравственными устоями нашего строя, но и тогда мы вскоре почувствовали некоторую неадекватность своего юношеского максимализма подлинному гуманизму.
Хотя подобные коллизии и не стали предметом широкого обсуждения, глубокого анализа, но они, рано или поздно, уже и тогда были достаточно четко отражены и в политике, и в искусстве. Крылатой фразой стали слова И.В.Сталина в одном из его докладов о том, что «гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается».
В одном из фильмов командир, пресекая попытку расправы над пленными немцами, сурово заявляет захлестнутому гневом нашему бойцу: «Я не дам тебе звереть на войне!»
Маршал Советского Союза (с 16 ноября 1944 года – командующий 1-м Белорусским фронтом) Г.К.Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» свидетельствует, что польские солдаты и офицеры, глядя на разрушенную и обезлюдевшую Варшаву, плакали и давали клятву покарать потерявшего человеческий облик врага. «Что касается советских воинов, – писал Г.К.Жуков, – то все мы были ожесточены до крайности и полны решимости крепко наказать фашистов за все злодеяния».
К беспощадному уничтожению врага призывал и приказ маршала Г.К.Жукова, которым он после освобождения Варшавы нацеливал войска 1-го Белорусского на штурм Берлина.
Хотя это всего лишь отдельные штрихи, характеризующие морально-психологическую атмосферу того этапа нашей грандиозной битвы, но и по ним можно судить об ее исключительной напряженности, сложности, многогранности, в которой воины иногда теряли ориентацию и самообладание.
К чему это иногда приводило на практике, ясно видно еще по одному эпизоду, хотя и мимолетному, но четко обнажающему суть коллизии. Я был не только его свидетелем, но в некотором роде и участником.
14 января 1945 года, на шесть дней раньше намеченного срока, по просьбе англо-американских союзников, так как их войска в Арденнах оказались перед катастрофой, началось наступление войск 1-го Белорусского фронта в Висло-Одерской операции.
Наша часть двигалась с Магнушевского плацдарма за Вислой южнее Варшавы чуть ли не вместе с пехотой, а иногда, вследствие стремительно меняющейся обстановки, оказываясь и впереди ее, оперативно подготавливая аэродромные площадки для истребителей прикрытия переднего края.
Близ небольшого польского села на краю лесного массива, в глубине рощи, внезапно вспыхнула интенсивная перестрелка, послышались и разрывы гранат. Обычно наше начальство весьма неохотно направляло аэродромщиков на помощь пехоте, так как авиаспециалисты были трудно заменимы и нередко – в единственном числе.
Но в данном случае выхода не было: как вскоре разъяснилось, какая-то наша часть теснила и уничтожала остатки эсэсовского карательного батальона, отступавшего в нашем направлении. Около двух десятков истребителей подвергались огромному риску уничтожения, так как из-за низкой облачности и плохой видимости не могли покинуть аэродром. Быстро собрали человек тридцать (карабины, винтовки, 2 ручных пулемета из караульной роты, несколько гранат) и залегли на опушке, чуть углубившись в лес. Когда враг появился в пределах видимости, его встретили яростным огнем, убегавших преследовали. Зажатые с трех сторон, а их было, не считая убитых и раненых, около полутораста человек, они почти все сдались в плен.
Когда мы вернулись на окраину села и, поддерживая, вывели своих четверых раненых, вслед за нами на носилках доставили тяжело раненого эсэсовского офицера. Лицо бледное, бескровное, взор ко всему безучастный. Ждали санитарную машину. Несколько человек безмолвно рассматривали поверженного врага – эсэсовцы не часто попадали в наши руки. К нам подошел помощник начфина батальона, недавний банковский служащий, тихий, интеллигентный человек – по крайней мере, грубых слов от него никто не слыхал.
Явно не осознавая истинного смысла своих действий и побуждаемый ненавистью к врагу, тем более – из карателей, за которыми всегда тянулся обильный кровавый след, он достал свой пистолет и, присев на корточки, чуть ли не буквально стал тыкать им в лицо пленного, приговаривая: «Что, попался, эсэсовская сволочь! Это тебе не беззащитное население расстреливать! Самого расстреляем!» Фашист от слабости, бессилия только безучастно чуть скосил глаза в сторону пистолета.
Наши молчали, но по их лицам было видно, что поведение лейтенанта им не нравится. И хотя я понимал его чувства, но их явная неуместность в данной ситуации заставила меня пренебречь «субординацией чинов» (сержант – офицер). Негромко, но достаточно твердо и резко я сказал: «Товарищ лейтенант! Не здесь надо угрожать оружием!» Но лейтенант настолько был охвачен порывом мести, что не понял суть моего упрека и даже неожиданно огрызнулся: «Тебе, сержант, эсэсовца жалко?!» «Он сейчас всего-навсего тяжело раненный пленный», – немедленно отреагировал я, и невольно заражаясь его раздражением, довольно грубо добавил: «И ваше «геройство» здесь неуместно». Лейтенант явно смутился, спрятал пистолет в кобуру и, пробормотав что-то извиняющееся, удалился.
На другой день при нашей случайной встрече он подошел ко мне, «по-цивильному» поздоровался за руку и слегка смущенно сказал: «Я вчера как-то внезапно, при виде эсэсовской формы, сорвался. Спасибо, что вы вмешались». Оказался милейшим человеком, еще не успевшим стать, как говорится, «военной косточкой». Извинился и я за некоторую резкость. Но он остановил меня: «Все нормально, вы правильно напомнили об отношении к пленным, тем более – тяжело раненым».
Но вернемся ненадолго в партизанский край, к восьмилетней сироте Лиде. Это от ее судьбы я сделал отступление в область некоторых психологических аспектов войны…
Итак, ночью, в зимнем лесу, на свое величайшее счастье, она встретилась с партизанами. Глядя на ее кровоточащие раны, один из них, не в силах сдержать душивший его гнев, воскликнул: «Вот же сволочи, не щадят даже малых детей, их мало убивать, надо вешать или четвертовать бандюг проклятых. Это же не люди, а изверги!»
Священный гнев («ярость благородная») и жестокая слепая мстительность – всегда ли в каждом конкретном случае зыбкая грань между ними абсолютно зрима? Вот с чем в 1945 году мы шагнули на территорию «третьего рейха»…
Первый на нашем пути немецкий город в Померании был пуст – жители в панике (они все-таки знали, что творили их «герои» в шинелях на нашей оккупированной территории!) бежали, кто куда мог. Он дымился от многочисленных пожаров, хотя и не подвергался бомбардировке и артобстрелу.
Реакция нашего командования и политорганов была почти мгновенной – на дорогах, при въезде в населенные пункты появились большие щиты-плакаты с краткими, но грозными предупреждениями: «За поджог – трибунал, за мародерство – расстрел!»
Даже самые горячие головы (а их было совсем немного) опомнились и мгновенно был наведен полный порядок.
Более того, помощь нашей армии бедствующему населению приняла массовый характер.
Хорошо известно, что для жителей Берлина и ряда других городов, оставшихся без снабжения продовольствием, были сразу же задействованы многочисленные армейские полевые кухни и к ним выстраивались очереди голодного населения, быстро понявшего, что советские воины вовсе не те «большевистские звери», которыми их запугивала гитлеровско-геббельсовская гнусная пропаганда.
Много чувств и размышлений возникает при чтении таких воспоминаний о войне, как книга С.Н.Реброва.
И горечь за многочисленные жертвы, и глубокая радость Победы.
К сожалению, за последние 10-15 лет наша страна утратила многие плоды этой Победы… Но они не забыты, они еще возродятся в полной мере, ибо свет Великой Победы навсегда вошел в историю человечества. 
К.А.Краснухин,
зам. председателя Совета ветеранов СПбГУ,
председатель идеологической комиссии
|
