|
|
|
№19 (3643), 1 сентября, 2003
|
 |
|
на книжную полку универсанта
|
|
|
Патриарх Никон –
кто он?
Ой, велика страна Россия! Как ни ставь ударение в слове «велика» — все правда. Огромные расстояния, относительно редкое население. Негустое и сегодня (не считая мегаполисов), но особенно жиденькое 200–300 лет назад. Леса, болота… Медленно проникают в эти края новые идеи, но, проникнув, вызывают непредсказуемый эффект. Удивительные люди населяют эти земли — упорные, упрямые, терпеливые, необузданные и мечтательные. Просто сотканные из противоречий: не азиаты, но и не европейцы же; итальянский темперамент под личиной шведской невозмутимости, природные анархисты, 400 лет лелеявшие абсолютнейшую монархию, ревнители старины, с восторгом относящиеся ко всему иностранному… Как эти качества можно вообразить в одном народе? Как можно понять толпу с иконами и красными флагами одновременно? Нетрезвых коммунистов, истово крестящихся на хоругви пасхального крестного хода? Невозможно! А может быть, и не надо?
|
 |
Патриарх Никон. Портрет из книги «Титулярник». 1672. |
|
Но есть люди, которым надо. Они копаются в архивах, перечитывают горы книг, сравнивают предания и свидетельства очевидцев. Это историки. Сизифов труд. Попытка найти логическое объяснение тому, в чем отродясь и не было никакой логики: русской истории. Ее – историю России с древнейших времен и до 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга – можно написать. Скрупулезно сложить всю мозаику событий с невообразимой подробностью и достоверностью, но понять, логически осмыслить, объяснить – нельзя. Примеров тому – уйма. Вы только посмотрите на прения самих историков. Хоть Карамзина-Соловьева-Ключевского-Костомарова и их современников, хоть нынешних. Абсолютно никакого согласия! Нет, конечно, не все отвергают сразу все факты и все мнения. (Только академик Фоменко и соавторы его на такое отваживаются, ну, да это более по медицинской части.) Но вот так, чтобы согласиться вполне и особенно прийти к одинаковым выводам – никогда!
То ли жанр исторического исследования предполагает опровержение чего-то уже написанного, то ли историки – люди злобные… Не сходится! Те историки, которых я знаю лично, вполне мирные, вежливые, человеколюбивые и приятные люди. Вот один из них книгу написал. И не про жидомасонский заговор, как водится, а про давно умершего и полузабытого уже патриарха Никона.
Я думаю, что процентов пятьдесят наших сограждан, из тех, кто никогда не готовился сдавать историю на вступительных экзаменах в вуз, даже не знают, что Никон – не только брэнд японских фотоаппаратов. Это еще и символ раскола русской православной церкви. Для тех же, кто знает историю России не только из телевизионных передач и прочитает эту книгу, выясняется, что приписывают патриарху Никону и то, что было, и то, чего не было.
Книга Сергея Владимировича Лобачева так прямо и называется «Патриарх Никон». Это первое научное, светское жизнеописание самого противоречивого, «несистемного» русского церковного иерарха. Я не историк, не специалист и хочу поделиться своим впечатлением от книги и тем, каким я увидел Никона на ее страницах.
Первое, что бросается в глаза: Никон – русский что ни на есть, хотя, вероятно, мордвин. Он так же вспыльчив и непоследователен, наивен, прямолинеен и хитер, упрям и отходчив, надменен и внутренне скован, обладает отменным умом и воображением, но плохо образован. Он не красноречив, но проповедует ехидно и зло, не знает никакого языка, кроме русского, но преклоняется перед иностранными авторитетами. Он просто не помещается в рамки жития, он слишком живой и тысячами мелких нитей связан с миром, с вещами и землей. Ну может кто-то вообразить святого старца, из пищали побивающего бакланов прямо из окна своей кельи? Рыбу де они его таскают!..
Наверное, и на любом светоче русского православия были при жизни те или иные «пятна», но они застираны старательно руками агиографов. До дыр, до белых пятен в биографии. Результат – икона вместо портрета. А вот Никона не канонизировали (почему – читайте книгу), и дошли его портреты, а не иконы.
Никон представился мне как человек «несистемный», будто молодой инженер, случайно попавший на ответственную номенклатурную должность. Вот и начал «ломать дрова», вот и обозлились его «товарищи по спецбуфету». И свечей де перерасход большой от его новшеств, и попов пьяных под арест сажает, и служить посылает далече от Москвы, и оружие для царева войска поставляет на монастырские средства, и прочая, и прочая… (При любой идеологии повадки идеологической номенклатуры невероятно похожи!) Неслучайно Собор просил царя следующего патриарха ставить с монастырским «стажем» не менее 15 лет – любого обучат за это время номенклатурной этике.
Самый интересный вопрос – о реформах Никона. Так выходит, что и не было никаких реформ. И сам Никон не преследовал никого за приверженность к старым книгам и двуперстному знамению. Это делали его коллеги и часто – враги уже после его отречения и смерти. При Никоне, среди других грандиозных планов церковного строительства, началась своего рода «информационная технологическая революция», называемая в летописях «книжной справой». Перестройка, вызванная не столько идеями Никона, сколько вторжением новых информационных технологий в застойное средневековое общество, в процесс образования и просвещения.
Традиционализм и интенсивный информационный обмен несовместимы. Интенсивный информационный обмен приводит к тому, что в лучшем положении оказываются более способные и молодые люди, те, кто способен легко схватывать и быстро учиться. Традиционализм же базируется на своего рода «дедовщине»: кто дольше прожил, тот и самый мудрый. А это далеко не всегда так, и уж во всяком случае не получается автоматически, просто путем ожидания своей очереди быть мудрым. Легко поддерживать традиции в изоляции или при очень умеренном информационном потоке: новых идей поступает столько, что их можно успеть переварить и усвоить, не испытывая существенного дискомфорта. А что происходит, когда потоки информации интенсивны? Молодежь, дети становятся более информированными, чем отцы и деды. Знания – сила, разрушающая естественную основу для формирования и сохранения иерархии по принципу старшинства. Объемы информации таковы, что справиться с ними все сложнее и сложнее, и это вызывает дискомфорт и стресс. В первую очередь у тех, кто постарше. Требования к идеологу, духовному лидеру сильно возрастают: надо учиться, надо оперативно реагировать на все новые и новые идеи. Соловецкие монахи первоначально жаловались не столько на то, что новые книги плохи или знамение щепотью не помогает от бесовских козней, а на то, что переучиваться надо, а они уже стары и неспособны. Естественная реакция – заставить информированных соплеменников жить по-старому, перекрыть источники информации, запретить новые идеи и технологии, самоизолироваться.
Многие реформы Никона в отношении исправления богослужебной практики и были-то не более чем неуклюжей уступкой новым технологиям распространения информации. Книгопечатанию – в частности. Не использовать новые технологии он не мог, а использование требовало «книжной справы». Ведь и тогда, и теперь любому человеку, читавшему и обдумывавшему Писание, ясно, что двумя или тремя пальцами креститься – никакой разницы нет, если в Бога веруешь. То же касается и других деталей техники, обряда почитания Бога. Константинопольский патриарх Паисий, которого Никон засыпал вопросами о мелких деталях отправления службы, деликатно попробовал в своем ответе его просветить: «Не следует думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах, которые не принадлежат к числу существенных или членов веры, лишь бы соглашался в важных и главных с кафолическою церковью».
В Новом Завете многократно и отчетливо повторяется мысль, что не писаный закон, не обрядность, обрезание или еще что-либо составляют суть учения Христа, «но вера, действующая любовью». Но в том-то и причина раскола, что за более чем 600 лет русского православия оно среди массы верующих не стало Верой в Бога, а оставалось корпоративной технологией получения покровительства божества в обмен на некие магические действия и жертвоприношения. Оставалось своего рода шаманизмом. И именно для шамана, для архаических мистических культов важно, по солнцу ли ходить или против, три раза кланяться или восемь. Культовое действие и материальные жертвы вполне замещают и веру, и любовь, и совесть, и раскаяние, и ответственность.
|
 |
Новый Иерусалим. Воскресенский собор и колокольня. Открытка 1900-х гг. |
|
Попытка Никона «исправить» русские богослужебные книги, используя новые переводы с печатных греческих книг, сейчас представляется несколько наивной. Наука текстология шагнула далеко, и даже профану понятно, что трудно исправить ошибки в сумароковском переводе Шекспира (вдобавок неверно переписанном), используя, например, киноверсию «Ромео и Джульетты» База Лурманна. Так ведь не было тогда на Руси опытных редакторов и корректоров, не говоря уже о текстологах. До чертиков боялась идеологическая номенклатура посягательств на ее монополию. Нетерпеливый и волевой патриарх и здесь наломал много дров, хотя сам относился к старым книгам со здоровой долей плюрализма. Вот его слова про старые и новые служебники: «…обои-де добры, – все равно по коим хощешь, по тем и служишь».
Будь Россия более изолирована от внешнего мира, и утвердись в ней традиционализм, мы бы сейчас в Новый Завет смотрели, как на таблички ронго-ронго в руках у деревенского авторитета по связям с богом. Верим, что свято, но о чем там и зачем, никто уже и не помнит.
Да, правы были большевики: печатный станок – страшнее пулемета.
А в общем, Никон у Сергея Лобачева симпатичный, живой. Отрекся от власти (а будь более «системным» – усидел бы, глядишь). Наказывал много, но, кажется, никого не убил (что само по себе для обладателя такой власти, в такой стране и в такое время – удивительно). Был отходчив, незлобив, созидателен и любопытен. А еще – не боялся идти навстречу неизбежным переменам.
Никон – знаковая фигура России уходящей, России, отчаянно нуждающейся в реформировании и отчаянно цепляющейся за милую сердцу старину. России, которую менеe чем через 20 лет после смерти Никона развеет ветром перемен. А раздует этот ветер младшенький сын «собинного друга» – Петр Алексеевич. Царь, характером похожий на патриарха: порывистый, торопливый, резкий, упрямый, волевой…
Ну да читайте книгу, она с картинками, а еще с обширными приложениями – иностранными источниками, в большинстве своем впервые издаваемыми на русском, с комментариями и указателями. Это еще один цветной камешек в мозаике истории российской. 
Сергей Стремилов
|
