 |
История в лицах |
 |
 |
Приглашение
к путешествию
Путешествие, в широком смысле слова, — лучшее лекарство, талантливый учитель и верный друг. К таким выводам пришел Иван Михайлович Гревс, разработавший и проанализировавший в 1926 году анкету под названием «Что дало моей юности путешествие». (Материалы анкеты хранятся в Петербургском филиале Архива Российской Академии наук в личном фонде ученого.)
|
Питомец и профессор университета, И.М.Гревс распространял опросные листы среди своих знакомых, учащихся средних учебных заведений, бывших студентов и курсисток, преподавателей и профессоров средней и высшей школы, преследуя несколько исследовательских целей — выяснить значение путешествий в жизни отдельных личностей и установить педагогические закономерности в рамках учебного процесса. Первая цель отвечала его интересам как историка науки — ученый считал автобиографические материалы наиважнейшим историческим источником; вторая соответствовала его излюбленной теме — истории и теории педагогики.
Отсюда неофициальный тон как анкеты, так и ответов на нее. Опросный лист состоял из шести пунктов: 1) Кто отвечает? 2) В какой обстановке проходило ваше детство? 3) Приходилось ли вам переезжать в различные места, совершать поездки, путешествия? Какие и когда? Как действовали они на вас и что вызывали в вас? Нравились ли они и почему? 4) Читали ли вы в детстве описания путешествий, биографии путешественников? Вызывали ли они желание путешествовать? Мечтали ли вы о путешествии для себя? Что тянуло вас вдаль? Любили ли вы в школе географию? 5) Какое место занимали путешествия в вашей юности? Участвовали ли вы в дальних экскурсиях? Что вас более всего привлекало в странствии, и что вынесли вы важного для своего развития? 6) Если вы теперь педагог или вообще интересуетесь воспитанием, сообщите, что сами думаете о педагогическом значении путешествий, и набросайте ряд мыслей об этом, не стесняясь краткостью, необработанностью формы и незаконченностью целого. Каждая беглая мысль или иллюстрация будет иметь цену и принесет пользу.
|
В качестве приглашения к путешествию предлагаю вниманию читателей ответы на анкету друзей и учеников И.М.Гревса, известных универсантов, чьи имена составляют гордость учебного заведения и отечественной науки — Николая Ивановича Кареева, Ольги Антоновны Добиаш-Рождественской и Николая Павловича Анциферова. (Особые пометы в тексте анкет (курсив) сделаны исследователем.)
1. Ник. Ив. Кареев, 75 лет, профессор.
2. Хотя родился я в Москве, но детство до 14 лет провел частью в деревне, частью в маленьких уездных городах, живя одно время (1853—1856) в большой семье деда, потом с одними родителями и младшим братом.
3. Переезды бывали довольно часты. Отец, военный, со своим полком в 1850—1853 гг. переходил с места на место, и я кое-что из этого помню. Когда жил в семье деда (отец был на войне), возили к родственникам за 20—30 верст и даже далее. Почти с небольших лет участвовал в богомолье матери и теток, что было первым настоящим путешествием (верст за сто). Понравилось, но в памяти сохранились отрывки (остановки, поездка в лодке по озеру в монастырь). В шесть лет попал в Москву, где меня особенно поразил вид из Кремля. Во время жизни в уездных городах (1856—1863) поездки на лето в деревню и обратно. Во время переездов большей частью нетерпенье — поскорее достигнуть цели, но красивые места и приключения в дороге сами по себе были интересны. Однообразная природа не особенно привлекала внимание, но помещичьи усадьбы и особенно города очень интересовали, даже в тех случаях, когда видели их в первый раз. На почтовых станциях и на постоялых дворах более всего занимали лубочные картинки на стенах. Нравился вообще наплыв новых впечатлений, но потом как-то скоро забывалось. Когда было уже 14 лет, повезли в Петербург… В Москве поступил в гимназию. Потом начались поездки ("на долгих" и "на перекладных") в деревню (около 230 верст) и обратно. В годы учения это были единственные путешествия, во время которых с нетерпением мечтал скорее приехать. Уже хорошо знакомые места вызывали воспоминания и часто уже заранее ожидались с радостью. Вообще я замечал, что вкус к переездам развивается с годами. В раннем детстве долгое сидение в экипаже надоедало. В первый раз проехал по железной дороге в 1864 году, на пароходе (от Ржева до Твери) в 1879 году. Это последнее путешествие особенно доставило большое удовольствие.
|
4. Не помню, чтобы в детстве я очень много читал путешествий. Для упражения во французском языке часто читал из сочинений Дюмон Дюрвиля, было в руках и какое-то путешествие в Св.Землю. "Фрегат Паллада" (уже в гимназии) большого внимания к себе не привлек. Книгу Стэнли о Ливингстоне прочитал только будучи студентом, как новинку. Не книги, а живые рассказы возбуждали во мне желание видеть диковинки мира. Бабушка, родившаяся и долго жившая в Финляндии, рассказывала много об этой стране, а о Кавказе тоже много рассказывала старушка-гувернантка, проведшая там молодость, и, кажется, это заставило меня прочесть «Путешествие в Эрзерум» Пушкина, которое, однако, с большим удовольствием я прочитал позже, в более зрелом возрасте. Не испытав сладости в картинах путешествий, не ради перемещения, а для того, чтобы видеть мир Божий, я, кажется, о путешествиях с этой целью и не мечтал. Страсть к путешествиям в роли туриста у меня образовалась только после первой поездки за границу, когда мне шел уже 27 год. До того времени я был большим домоседом, привязанным к месту. Что касается географии, то в школе я не особенно ее любил: требовалась масса номенклатурной зубрежки.
5. Никаких экскурсий в мои учебные годы не было. Нас даже не водили всем классом в Кремль. Осматривать города я научился впервые в Москве, но без какого-либо плана и руководства. …Ездил я до студенческих времен с семьей, то есть меня возили, куда было нужно. До женитьбы (1881) ездил большей частью один. Впервые же испытал удовольствие путешествия не в одиночку — во время поездки из Парижа в Италию весной 1878 года с одним приятелем. В поездках меня привлекала природа, особенно если она не была похожа на уже знакомую. Частые поездки из Москвы в деревню по дороге, по которой шел Наполеон, впервые возбудили и исторический интерес к просторным местностям. Кормежка лошадей в Бородине позволила бегать осматривать поле сражения и памятник на нем. В первый раз с памятниками искусства я познакомился в Петербургском Эрмитаже, куда водил меня отец, мне тогда было 14 лет. Дорожные остроги тоже привлекали к себе. На станциях и особенно на постоялых дворах приходилось встречать много разного люда и знакомиться с местными нравами и обычаями. Когда я, будучи гимназистом, ездил по Смоленской дороге на лошадях, еще приходилось слышать рассказы старожилов о «разорении» 1812 года. …Из путешествий я вынес для себя большую пользу, хотя в основе любви к путешествиям лежало не столько сознание их пользы, сколько их приятность, говоря по-старинному, «для ума и сердца». Разумеется, что хотел бы я и впредь путешествовать; но теперь охотнее всего я бы поехал не в новые страны, а на старые места, с которыми связаны воспоминания. И вообще при прежних путешествиях за границей я часто предпочитал вторичное (даже и в третий и в четвертый раз) путешествие знакомого места тому, где не был ни разу…
6. Любя сами путешествовать, мы брали с собой и своих детей, полагая, что и им это доставит удовольствие и принесет пользу. Наш опыт показал, что в очень раннем возрасте на детей путешествия не производят большого впечатления: …у детей еще нет способности настоящим образом восхищаться природой, удивляться ее величию, и у них об увиденном не остается цельных и прочных воспоминаний. Сужу и по себе в таком возрасте… Вот почему впоследствии мы стали брать своих детей за границу, когда они уже были в старших классах средней школы, устроив для них образовательные поездки по местам, где уже сами прежде бывали. За путешествиями я признаю большую образовательную силу, в частности за заграничными поездками. В этом отношении был очень полезен опыт комиссии для организации заграничных экскурсий. О том, как велось дело, много слышал от учеников (в том числе от двух племянниц и от дочери). Летом 1914 года встречал такие экскурсии за границей, а участникам двух экскурсионных компаний в Лондоне прочитал лекцию по истории Парижа.
|
1. Добиаш-Рождественская — профессор истории и латинской палеографии.
2. Детство прошло в провинциальном городке в Малороссии в обстановке, близкой к сельской (окраина, большой запущенный парк, выходящий к огородам и полям).
3. Зимой и летом мы жили на одном месте, и с раннего детства до 10 лет я помню только две поездки в Киев и две в Чехию, на родину матери.
Ранние ощущения путешествия торжественно-радостные. С поездками в Киев связаны необычайно глубокие впечатления тревоги, даже страха ночью при вставании, ужас неизвестного, потом волнующее возбуждение, нежность и гордость сознания товарищества в отношении взрослых спутников, мечтательное настроение в полуосвещенном вагоне и полное восторга пробуждение. Вид Киевской горы с ее золотыми маковками, сперва над синим лесом, потом сквозь спящую мглу и блеск, идущий от разлившегося Днепра. Сидячим поездом обычно в Киев ехало много богомольцев. Женщины молились на открывавшийся вид светлого города. Возбужденно-радостный говор наполнял вагон…
Те же переживания «светлой, далекой, сказочной» страны остались и от поездок на Запад, где были горы на горизонте. То были Карпаты, которые открываются вскоре после австрийской границы, и которые впервые видела я в возрасте шести лет. Все, что живет в сказочном мире детской надежды, для меня навсегда запечатлелось с образом далеких, лазурно сияющих гор. Впоследствии с этим образом слилось безграничное чувство свободы… Поездки по железной дороге дали раз и навсегда такие сильные впечатления, что они поглотили впечатления других типов путешествий. Мне приходилось делать недлинные переезды в экипажах. Испытываемому от них удовольствию мне всегда мешали две вещи: мысль, что утомляются лошадки, и чувство неловкости, связанности перед возничим, который, я это видела очень рано, не участвует в этом удовольствии, тяготится своим делом.
4. Как и большинство моих товарищей, я с увлечением зачитывалась путешествиями. (Купера, Жюля Верна. Последнего я и теперь перечитываю, как одно из наилучших средств отдыха и источник тихой бодрости и любви к жизни.) Я очень любила и перечла всех возможных Робинзонов, и при свойственной мне сильной фантазии и первенствующей роли в кругу товарищей-мальчиков (до 12 лет у меня почти не было девочек-подруг) я организовывала игры в путешествия по морям и суше, была их капитаном и вождем, не умолкая и задыхаясь, излагала своим спутникам все, что мы видим и переживаем, в шквале, в пустыне, на Северном полюсе, кидалась с гарпуном на кита и акулу, залезала в репейник, приручала льва, барахталась на скамейке — обломках погибшего корабля и ныряла в морскую глубину за жемчугом…
В школе я мало любила преподавание географии, которое шло очень скучно, но обожала географическое чтение (в 12 лет прочла «Космос» Гумбольдта) и страдала неразделенной любовью к географической карте, за черчение которой почти всегда имела тройку, но занималась им с увлечением, с особым рвением переходя к моменту, когда елочкой чертила леса и горы, затушевывая грязными пальцами глубокие ущелья и тени лесов, падающих с их склонов в долины… При невысоких моих чертежных дарованиях я любила простые, цельные континенты — Африку и Австралию, и очень недолюбливала сложные — Европу и Азию…
5. Мои детские и отроческие странствия на Запад прошли в Европе Германской и той части Славянской Европы (Чехии), которая со своеобразными оттенками живет также в рамках немецкой культуры. Я сохранила навсегда сильные, с незабвенными ощущениями самых интимных переживаний связанные воспоминания о ее природе и быте: образы не слишком высоких, но веселых, кудрявых, полных жизни гор; свежих лесов, хвойных, дубовых и буковых, со звоном ручейков по камням и незабудками во мхе; чистеньких городков, зацепившихся за склоны, с бегущими в гору узкими улочками среди садов и огородов; о чистоплотности населения: женщинах в полосатых передниках, с деревянными кадками за спиной, о свежем белье, пахнущем на лугах, поливаемых из леек, о домиках с узорными фронтонами и чердаках под ними, с кучами сушеного чернослива; о веселье цеховых, сохранившихся еще в этих городках, праздников с костюмами, эмблемами, шутками и гордостью цеховых групп, о передвижных театрах марионеток, осенних сборах яблок и слив, вечерних, утренних и полуденных звонах, отдававшихся в глубине гор, и ночных песнях сторожей, празднике Божья тела с лепестками роз, усыпающими все улицы, венках незабудок, золотоцвета, маргариток на головах маленьких девочек — о несколько самодовольном, мещанском, но законченно-благообразном тоне жизни.
…Только в сознательной молодости я узнала романскую Европу. Первое путешествие было очень быстрым и коротким, совершенное в довольно большом и пестром обществе по комбинированному билету через Швейцарию: Милан, Генуя, Рим, Флоренция, Венеция. …Следующий раз я приехала в Италию уже по окончании средней школы со своим учителем в области романского средневековья, И.М.Гревсом, поклонником и знатоком Италии, страстным любителем странствий, умевшим их планировать и тонко, глубоко переживать. Его метод путешествовать сразу удивил и затем поразил меня несходством с тем, что я испытывала в свое первое путешествие «по Куку». …Здесь мне труднее всего изложить в сколько-нибудь сжатой форме существо своих переживаний. Эти странствия переродили все мое существо. Они сделали на всю жизнь поклонницей Европы романской, в три незабвенные года этих странствий (в третий раз я совершала их без участников семинара профессора, с сестрой и мужем) они проникли разнообразными путями, сложными, тонкими и глубокими очарованиями в душу, и навряд ли есть сила, способная их заглушить. Они объяснили мне самое себя… Это действие могло получиться только методом вживания в полные образы, восприятия многих их граней, любовно-спокойного открытия души им навстречу. Отчаянная беготня по музеям заменялась относительно редкими их посещениями. Но зато, в кругу внимательного чтения, много времени отдавалось скитаниям по закоулкам, изучению естественных комплексов и фрагментов той или иной исчезнувшей полосы жизни… Странствия продолжались неделями. Помню запах кипариса и материнки, стада овец, преграждавшие путь, трех босых молодых францисканцев, которые с покрытыми головами, мешками за спиной и с посохами шли вдаль…
6. В оценке такого рода странствий я бы сказала, что именно этот тип в своей довольно специальной ориентированности следует признать неоцененным при формировании ученого, историка и музейного работника. Что касается практического работника, то для многих из них наличие хотя бы одной подобной экскурсии дало бы полное и целостное погружение в мир яркий и непохожий на наш, который освобождает мысль и чувство, возвращает утраченную гармонию нашего существа и, подобно статуе милосской богини в очерке Глеба Успенского, «выпрямляет» нашу смятую душу. …Как нет человеческой души, которой не хотелось бы пожелать красоты и радости, так нет такого практического и современного работника, к опыту которого не хотелось бы внести того, что можно назвать романтикой прошлого, и так как прошлое живет в настоящем, обогащением настоящего возвращением к этим, иногда самым глубоким его составным частям».
Н.П. Анциферов. 36 лет, сын педагога, дворянин, окончил университет, педагог.
Родился в имении графини Софии Потоцкой, превращенном русским правительством в школу садоводства (юг Киевской губернии). Первые, но очень смутные впечатления связаны с парком, с его озерами, павильонами, статуями, гротами. Первое путешествие проделал, когда было два года. Переезд по морю в Крым. Смутно помню палубу парохода, мальчика лет 12 с щиблетами, которые произвели на меня огромное впечатление, они были с тряпочками. Помню какую-то настороженность, взволнованность и безграничную синеву. Детство до 7 лет протекло на берегу Черного моря в Никитском саду (где отец был директором).
Литературой путешествия интересовался и в детстве, и в юности мало. Жюль Верна не читал. До 15 лет все, это относилось и к XIX веку, считал упадочным и малоценным. В чтении любил жития святых, исторические повести и древних писателей. Единственную книгу, которую любил из путешествий — это «Одиссею». Несмотря на это, географию полюбил очень рано. Одним из любимых занятий 7—12-летнего возраста было черчение планов и карт, даже иногда фантастических. Некоторый интерес к чужим странам развивало увлечение — собирание марок. Несмотря на слабый интерес к описанию путешествий, с детства страстно тянуло в неведомую даль. Очень любил слушать рассказы о путешествиях, помню, что интересовался подробностями, и как-то радостно и чудесно казалось то, что мир велик и разнообразен. Что тянуло вдаль? Смутное чувство… Вид дороги, уводящей вдаль, всегда волновал и звал. Окно, перед которым стоишь и смотришь сквозь него, также вызывало желание унестись в «звенящую даль, где кротка как улыбка печаль» (Фет). Сильно волновали и призывные звуки почтового рожка, как теперь далекий гудок паровоза, который от расстояния становится певучим. Далекий шум хвойного леса и гул моря вызывали на душе сходную тревогу и стремление к неведомому и бесконечному.
Первые далекие путешествия совершил с родителями в Германию (Наугейм и Вильдунген, помню и Берлин и Франкфурт). Мне было 7 лет. Что интересовало тогда, ответить трудно. Запомнился смутно воспринятый иной уклад жизни. Ощутил старину. Где-то видел замок. Почему-то очень ярко запомнился вид возделанных необычайно аккуратно полей.
После смерти отца мы жили временами в Крыму, в Орловской губернии, в Польше. В этот период сложилось желание иметь постоянный родной уют, и его утрата чувствовалась очень остро. Осели лишь в Киеве (период 9—17 лет). В этот период во мне определилась любовь к путешествиям, как страсть. Я любил с товарищами уходить за город или же бродить по городу, забираться в какие-нибудь неведомые кварталы. Ни один вид путешествия не увлекал меня в такой мере, как хождение пешком, с палкой в руке, с котомкой за плечами. Ощущение пути наполняло душу какой-то особой песней, музыкой. Земля и ее запах, деревья, иногда встречающиеся постройки, ожидание чего-то нового, неведомого, ясны как никогда, ощущение неба над головой, вслушивался во все звуки, все это делало минуты странствия минутами блаженными. Все это еще сильнее окрепло к 17 годам и развилось в последующий период. В странствиях я очень любил изучать карту. Она была каким-то символом некой реальности, и вот раскрытие ее путем ознакомления с ландшафтом наполняли схемы реальным содержанием, что доставляло огромное наслаждение. Больше всего любил идти все дальше и дальше с тем, чтобы не возвращаться, либо подходить к неведомому городу в вечерний час, когда чувствуешь усталость, и огоньки домов так ласково сулят покой. Я пережил переходы и приходы в новые города в Норвегии (18 лет).
…Ездил я много: с родителями — не помню, в основном с друзьями, а также как экскурсант и руководитель (Северная, Восточная и Западная Европа, Россия). Что меня привлекало? И природа, и культура, и быт, и искусство, и встречи с людьми. Всегда хотелось все ощутить как новую индивидуальность. Но больше всего привлекал, как выражается профессор
И.М.Гревс, «дух путешественности». Для меня это есть вольная отдача созерцанию, действенному созерцанию. Это есть освобождение сил, скованных повседневной заботой. Радостное обновление своего существа. Путешествие для человека то же, что весна для природы, — обновление.
Для того, чтобы что-нибудь создать в своей жизни и из своей жизни, нужно уметь от многого отречься. Когда путешествуешь, выходишь за пределы своей индивидуальности. Радостно ощущаешь, что многие твои ценности, которыми ты пожертвовал, многообразно осуществляются другими. Жизнь благодаря путешествию ощущается как великое дело многих и многих, как многообразное дело и как единое. Соборность — вот чему учит путешествие. Общение с ландшафтами как с индивидуальностями развивает способность любить. Путешествие укрепляет дух и воспитывает веру в жизнь.
После путешествия я ощущаю глубокую связь с целым. Мне теперь вспоминаются слова Р.Роллана: «Ты не одинок, и ты не принадлежишь себе. Ты один из многих голосов, ты одна из многих рук… Побежденный, ты все же составляешь часть армии, которую не победит никто». Вот почему мне кажется, что в серьезном путешествии есть всегда нечто от паломничества, и что паломничество — высшая форма путешествия. Но все это так при одном условии. Нельзя стать цыганом. Нужно иметь свое постоянное место, свой дом, из которого делаешь вылеты, чтобы в него вернуться и жить для этого дома и для его дела. Если этого нет — путешествия превращаются в бродяжничество.
Я думаю, что путешествие есть одна из форм стремления к бесконечному, что свойственно не только человеку, но и всему живому; преодоление пространства, как и занятие историей, есть стремление к вечному — к преодолению времени. Поэтому я считаю, что в духе путешествия есть что-то сродни религии.
Дорогие читатели, если вы любите путешествовать — присоединяйтесь!
Материал подготовила
О.Б.Вахромеева
 |
       
|
© Журнал «Санкт-Петербургский университет», 1995-2002
Дизайн и сопровождение: Сергей Ушаков
