На книжную полку универсанта
Русский путешественник эпохи Просвещения» — так называется готовящаяся к печати книга профессора С.А.Козлова. Особый раздел в ней посвящен академическим экспедициям XVIII в., организаторами и участниками которых были профессора и студенты Санкт-Петербургского университета. В ходе научных поездок они проводили не только природно-климатические, геологические и географические исследования, но и давали объективную картину жизни российских народов во всем многообразии. Путешественники нередко рисковали жизнью, даже становились заложниками, но ничто не могло остановить их тягу к научной истине.
|
|
|
| Академия наук. Фасады. | |
Одним из самых грандиозных стал проект Екатерины Великой по проведению длительных академических путешествий, охвативших всю Россию. А началось все с астрономической экспедиции 1761 года.
В 1760 г. ведущие научные центры Европы начали подготовку к организации астрономических экспедиций в разные части света для наблюдения над прохождением Венеры по диску Солнца (26 мая 1761 г.). Не осталась в стороне и Петербургская Академия наук. В эти годы конференц-секретарь, профессор Г.Ф.Миллер вел научную корреспонденцию с французским астрономом, почетным членом Академии наук Николя Луи де Лакайлем по поводу возможности снаряжения экспедиции для наблюдения Венеры в Сибири. Изъявляя готовность, Г.Ф.Миллер тем не менее уверял французского ученого в том, что в Петербурге нет астрономов, которые бы смогли совершить эту поездку. Тогда Парижская Академия наук предложила отправить в Россию для наблюдений астронома, аббата Жана Шаппа д’Отероша. Но это вызвало недовольство у российских властей, потребовавших от Академии наук организовать самостоятельную поездку “для обсерваций”. В результате в астрономическую экспедицию были посланы профессор Никита Иванович Попов и адъюнкт Степан Яковлевич Румовский, а в помощники им были даны студенты Географического департамента Ф.А.Охтенский и Г.А.Павинский, геодезист М.И.Татаринов, инструментальщик А.И.Колотошин. Выехав 15 января 1761 г., академические отряды продвигались вместе до Иркутска. Далее адъюнкт С.Я.Румовский отправился в Селенгинск, где и намеревался проводить наблюдения.
Позже он так оценил значение этой научной поездки: “Основание всей астрономии есть познание разстояния земли от солнца, а из всех почти известных астрономам способов определить [его], надежнейший и вернейший есть тот, который подает наблюдение Венеры в Солнце”.
Однако избежать иностранного участия в сибирской экспедиции российским властям не удалось. Слишком поздно Г.Ф.Миллер направил письмо французскому астроному с просьбой “не затруднять себя столь долгим путешествием”. Ж.Шапп д’Отерош уже находился в дороге и в феврале 1761 г. приехал в Петербург, где был представлен в Академии наук. Ему выдали специально изготовленные термометры, а М.В.Ломоносов пообещал починить два барометра, испортившихся в дороге. Французский астроном спешил в Тобольск, который был выбран им для наблюдения прохождения Венеры по диску Солнца.
О самих результатах астрономических наблюдений.
26 мая 1761 г. в протоколах Академии наук лишь отмечалось, что был определен параллакс Солнца и открыта атмосфера Венеры. Но за всем этим скрывалась напряженная работа участников экспедиции, наполненная переживаниями и драматизмом. Адъюнкт С.Я.Румовский в рапорте в Академию наук с горечью сообщал из Селенгинска: “Ожидая с нетерпеливостью сего... дня, встал я поутру около четвертаго часу, и к великой моей печали увидел исполнившееся предзнамение барометра. Все небо совсем закрыто было такими густыми облаками, что солнца совсем не видно было... Потом поднялся с северной стороны такой жестокий ветер, какого мне здесь никогда видеть не случалось... Часу около девятаго или десятаго пошел дождь... Когда дождь прошел, солнце начало временем появляться... Но я столь был несчастлив, что... ветром трубу, которую из окна надлежало выставить, безпрестанно качало. И так мне одно прикосновение западнаго краю венерина с западным краем солнца сквозь густыя облака притупившимся глазом и при колебании солнечнаго краю приметить удалось”.
Наблюдения профессора Н.И.Попова в Иркутске оказались более успешными. Кроме того он вел подорожный журнал, в который заносил “разныя примечания, чиненные на возвратном пути...”. Его бытовые зарисовки о российских нравах кажутся слишком беспощадными и ироничными. Вот лишь некоторые из них. “К городу большому чем ближе подъезжаешь, — писал ученый, — то народ со всех стороны около его живущей вороватее и неучтивее, а командиры чем меньше чином, тем грубее и спесивее”. С этим перекликается другое замечание Н.И.Попова: “От Москвы до Новагорода лошади ямские жирнее и сильнее, а ямщики праворны и грабежны. При этом лошадь печальная и унылая уши развешивает и расширяет, а веселая вверх поднимает и зжимает”.
Не остались без внимания профессора Н.И.Попова и “амурные” наблюдения, а иначе как объяснить в его путевом дневнике следующую запись: “У женщины, влюбившейся в мущину, глаза всегда водяны бывают”.
В дороге путешественников поджидало немало опасностей и приключений, случались “конфузные” ситуации. Так, от Мурома до Владимира им пришлось ехать с “грабежными и на разбойников похожими людьми”. А в селе Ундоле, недалеко от Владимира, на академический отряд напали местные крестьяне. Они украли “казенной колокольчик” и отняли шпагу у сопровождавшего экспедицию солдата Ивана Беркина. Его “сотоварища” Кокорина “за требование... подвод для скорого отъезда” жестокого избили ундольские ямщики. “В защищение” он ударил “одново... в голову... слехка... и окровавил”. В ответ крестьяне без выкупа “на излечение раны” отказались выдать подводы и выпустить научный отряд из села. Профессору Н.И.Попову пришлось отдать из “казенных” средств 12 рублей, а "сверх того в удовольствие их" [крестьян] солдат был наказан “палкою нещадно". Провожая астрономов, “прикащик села... Тихон Герасимов сын Второв бранился невежливо и грубо”.
|
|
| Императрица Екатерина II. Гравюра Е.П.Чемесова 1762 г. с оригинала П.Ротари, 1758-1761. |
|
Профессор Н.И.Попов старался бережно расходовать выданные на нужды экспедиции средства. Правда, удавалось это ему не всегда. Но в умении отчитываться по расходам на “обсервации” ученому не откажешь. Вот как он, например, объяснял случившуюся недостачу: “Не доежжая за 11 верст до Вышнева Волочка, денег государевых 13 рублей и 6 копеек рассыпались из сундука, из котораго дно от тяжести денег и от великой тряски по дороге отломилось, мешок, которой бы иза ращелины прилучился, протерся, а на лубу у возу с боку, на которой сундук с денгами повалился, пролом зделался”.
Как видим, русские участники астрономической экспедиции в Сибирь (1761 г.) достаточно живо и иронически реагировали на неприглядные стороны российской действительности. Но в отличие от французского астронома Ж.Шаппа д’Отероша они “не находили дурным, что русские разнятся от прочих народов” и не занимались “злобной болтовней”, как отзывалась о его деятельности впоследствии Екатерина II.
Аббату Ж. Шаппу д’Отерошу для проведения астрономических наблюдений русские власти пожаловали 1 тысячу рублей, выделили четыре подводы и унтер-офицера для сопровождения. Сенатский указ также предписывал “сверх ласкового ему приему... отвести ему безденежно хорошую квартиру и показывать в протчем всякое вспоможение...”
Из Тобольска, где французский ученый изучал столь редкое в природе явление, он посылал в Российскую Академию наук письма с описанием своих “обсерваций”. По возвращении в Петербург 11 января 1762 г. Ж.Шапп д’Отерош прочел в академической Конференции диссертацию о наблюдениях прохождения Венеры по диску Солнца, проведенных им в Сибири, и просил опубликовать их как можно скорее. Все члены Академии выразили свое согласие. Однако известность, хотя и скандальную, французскому ученому принесло совсем другое сочинение. В 1768 г. в Париже Ж.Шапп д’Отерош опубликовал с великолепными иллюстрациями книгу “Путешествие в Сибирь”. В ней Россия изображалась страной варварской, а ее народ диким, рабским, чуждым идеям просвещения. Подобные рассуждения не могли остаться без ответа. За разбор “дурной” книги взялась лично императрица Екатерина II. Так появилось одно из ее первых историко-публицистических произведений. Оно было опубликовано без указания авторства в 1770 г. под названием “Антидот” (“Противоядие”).
Прежде всего Екатерина II не поверила в то, что “человек, скачущий день и ночь на почтовых, через страну, язык которой ему неизвестен”, смог бы за несколько месяцев пребывания в России написать оригинальное сочинение, освещающее все стороны русской жизни: политическое устройство, вероисповедание, состояние армии, финансов, хозяйственные занятия, быт, нравы жителей, постоянно совершая экскурсы в историческое прошлое. Ж.Шапп д’Отерош был обвинен в плагиате. К примеру, он без ссылки на источник “копировал” опубликованный дневник И.Г.Гмелина о его путешествии по Сибири в 30-е гг. XVIII в. “Если бы Олеарий и все эти старые авторы, глупости, ошибки и нелепости которых списывает аббат, возвратились к жизни, они бы сознались, что творения их годны только на то, чтобы быть брошенными в огонь”, — писала с раздражением Екатерина II. По убеждению императрицы, “нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как народ русский”. И аббат Шапп д’Отерош преуспел в этом, “видя все навыворот” и “возводя презрение и насмешки на целый народ”. Трудности и лишения, непредвиденные ситуации в пути — обычное дело для путешественника. Но у французского астронома, считала императрица, они приобрели слишком фатальный характер. “Просто беда, с аббатом, — писала Екатерина II в “Антидоте”, — дурная дорога, экипаж ломается, колеса разбиваются, барометр гибнет, падение в канаву. Ночью не спят, гибнет второй барометр, экипаж разгружают... Он не может путешествовать ночью без факелов, боясь не доехать до Тобольска”.
Екатерина II не могла простить Ж.Шаппу д’Отерошу, что он называет русских государей тиранами, деспотами. “Вы желчны, вам следует почаще принимать слабительное”, — восклицала императрица. Далее она продолжала: “Вы имеете Парламенты, отказывающиеся принимать дурные законы... и у нас есть Сенат, имеющий те же права... Вас хотят уверить, будто ваша страна есть твердыня свободы, между тем как на деле вы рабы телом, душою, сердцем и умом. Вся ваша нация считает себя самою свободною в мире и почему? Потому что ее учат уверять себя в этом”. Императрица напомнила французскому астроному, что в Париже “вашим мягким и умеренным монархическим правительством” был запрещен ее “Наказ”.
Публикацией полемического сочинения “Антидот” Екатерина II лишь продемонстрировала свою непримиримость к любым попыткам предвзятого, недоброжелательного отношения к России. А реальная жизнь народов Российской империи во всем ее многообразии и самобытности должна была быть освещена в предназначенных для публикации путевых записках участников “физических” экспедиций, организованных Академией наук по инициативе Екатерины II в 1768—1774 гг.: Оренбургской и Астраханской. В состав первой входили три самостоятельных отряда, возглавляемые профессором естественной истории Петром Симоном Палласом, адъюнктом по ботанике и натуральной истории Иваном Ивановичем Лепехиным, профессором, директором Ботанического сада Петербургской Академии наук Иоганом Петером Фальком. В Астраханскую экспедицию входило два отряда, которыми руководили профессор ботаники Самуил Готлиб Гмелин и адъюнкт по натуральной истории Иоганн Антон Гильденштедт (Гюльденштедт). Исследованиями оказалась охвачена огромная территория Российской империи: вся европейская часть, Новороссия, Украина, Кавказ, Урал, Западная и Восточная Сибирь.
Путешественнику-естествоиспытателю предписывалось вести “обстоятельный журнал”, в который следовало “вносить имена мест, которыя проехал, всякия достопамятности, полученныя известия, обстоятельства и препятствия ежели какия в пути случатся...” и присылать его “каждую зиму с сокращенным описанием всех зделанных... изысканий и изобретений”. Следуя инструкции “путешествующий” должен был “описывать нравы, светские и духовные обряды, древние повести народов, обитающих в той стране, которую проежжать будут, причем примечать встречающиеся древности, осматривать развалины и остатки древних мест”. Экспедиционным отрядам следовало двигаться по установленным маршрутам, стараясь не приближаться друг к другу. А для обеспечения их беспрепятственного передвижения обязали губернаторов оказывать им всяческое содействие и выделять “надобное число лошадей”, давать охрану, проводников, подсобных рабочих и т.д.
|
|
| П.С.Паллас | |
Основным в Оренбургской экспедиции считался отряд, возглавляемый П.С.Палласом. Его, уроженца Берлина, в 1766 г. пригласила в Россию Екатерина II. К этому времени 25-летний ученый-естествоиспытатель уже пользовался европейской известностью. Он получил блестящее образование сначала в Галле, затем в Геттингене и, наконец, в Лейдене, где успешно защитил докторскую диссертацию “О живых паразитах, живущих в теле животных” (1760). В 1764 г. П.С.Палласа избрали членом Лондонского Королевского общества. Однако ученому не удавалось найти вакансии профессора по специальности в европейских университетах. И поэтому предложение Петербургской Академии наук занять место профессора натуральной истории с ежегодным жалованьем 800 рублей показалось П.С.Палласу заманчивым. Он уверился в том, что малоисследованная Россия в отношении натуральной истории представляет большой интерес.
Прибыв в июле 1767 г. в Петербург, П.С.Паллас сразу же начал подготовку к длительной научной экспедиции. В его отряд вошли студенты Василий Зуев, Никита Соколов, Антон Вальтер, чучельник Павел Шумской, рисовальщик Николай Дмитриев. Их маршрут должен был пролегать через Москву на Волгу, Яик, Уфу, Тобольск, оттуда на Алтай, затем на Иркутск, Байкал и Забайкалье вплоть до Кяхты и Читы. По словам В.Б.Муравьева, отправка в экспедицию представляла внушительное зрелище: профессорская карета, кибитки “помощников”, подводы с научным оборудованием и личными вещами путешественников. В своем первом рапорте в Академию наук профессор С.П.Паллас так описывал это событие: “Покинув ранним вечером 21 июня [1768] С.-Петербург, я поехал по дороге к Новгороду, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадей и починить очень ветхие экипажи. Уже при подъезде к Тосне у одной из кибиток сломалась ось. Вскоре то же самое повторилось на полпути от Любани, не говоря уже об иных мелких поломках, которые вынуждали нас делать достаточно много остановок. Из-за жары все экипажи так рассохлись, что в них уже не осталось ничего прочного, а оси горели всякий раз, как только мы прибавляли немного ходу”. П.С.Паллас во время путешествия вел подробнейший дневник, который уже в дороге сам “переписывал набело”.
Многоплановым, масштабным, содержащим разнообразные сведения по зоологии, ботанике, геологии, этнографии, истории предстает написанное “в дороге” многотомное “Путешествие по разным провинциям Российской империи”. Есть в нем и прекрасные, полные лиризма, иронии отступления, в которых угадывается тонкая и чувствительная душа ученого.
Ученый нередко сопоставлял жизнь и быт россиян с жизнью европейцев, усматривая в их чертах общее и особенное. П.С.Палласа удивляла и огорчала русская бесхозяйственность. Проезжая уездный город Касимов, он записал в дневнике: “Хотя в нем и находят превосходные на строение камни, однако их совсем не употребляют, ибо весь город по российскому обыкновению построен из бревен... и всякому иностранному человеку может показаться еще чуднее, что при таком изобилии камня, мощены улицы бревнами и досками, что же касается до недавно построенных церквей и казенных домов, то оные складены из худаго кирпича, деланнаго из такой глины, которая сперва попалась, не разсуждая о ея доброте”.
Волновала П.С.Палласа и проблема взаимоотношения человека и природы. И он с болью описывал примеры нерачительного обращения с ней. “Глаз, привыкший к экономному отношению к дереву в лесах за рубежом, — отмечал исследователь, — не может без огорчения смотреть на то, как здесь бездарно опустошают лес, и всякий, бескорыстно радеющий о благе страны, несомненно бы пожелал, чтобы, по крайней мере, запретили повсеместно исключительно вредное и пагубное выжигание деревьев”.
Главным критерием научного исследования для П.С.Палласа была точность и правдивость полевых описаний. Он считал, что “взять вещь за другую и уважить больше, нежели какова она есть в самом деле, где прибавить, и где утаить... за наказания достойный поступок против ученого свету, наипаче между натуралистами...”.
Много работая сам, ученый того же требовал от своих спутников. Его, к примеру, возмущало поведение рисовальщика Николая Дмитриева, который “весьма сильно запил”, позволял “безобразные выходки” и не желал выполнять свою работу. В рапорте в Академию наук от 16 февраля 1771 г. П.С.Паллас с тревогой сообщал из Челябинска, что рисовальщик “впал в своего рода сумасшествие, так что его приходилось связывать веревками, поскольку он причинял вред окружающим... И хотя слишком явные признаки говорили за то, что его безумие есть не что иное, как злое притворство..., однако все уговоры, посулы и угрозы не возымели действия и не могли заставить его трудиться”.
Но у П.С.Палласа было два способных помощника-студента — Василий Зуев и Николай Соколов, которые совершали самостоятельные “обсервации”. В 1771 г., выделившись из экспедиции, небольшой отряд руководимый В.Зуевым, отправился в поездку на север к устью реки Оби и берегам Ледовитого океана. По возвращении из поездки в январе 1772 г. В.Зуев в Красноярске приступил к обработке своих путевых записок, итогом чего стало появление сочинения “Описание живущих Сибирской губернии в Березовском уезде иноверческих народов остяков и самоедов”. "Дальние посылки" совершал студент Николай Соколов, отправившийся вниз по Яику к берегам Каспийского моря. Он также самостоятельно путешествовал в "превысоких и вечным снегом покрытых" горах Даурии, вдоль монгольской границы, ведя "исправные ежедневные записи".
Маршрут другого “Оренбургского” отряда оказался не менее насыщенным. Его возглавлял 28-летний адъюнкт Российской Академии наук Иван Иванович Лепехин. Сын солдата, он в 1751 г. поступил в академическую гимназию, а в 1760 г. был зачислен в университет. Для продолжения обучения уже в 1762 г. Академия отправила студента в “заморские земли” — в Страсбургский университет. В выданной ему инструкции предписывалось “едучи дорогою, в знатных городах, а особливо, где есть университеты, то, что до наук касается, примечать, и вести для себя краткий журнал”. В мае 1767 г. И.Лепехин защитил в Страсбурге диссертацию, и ему была присвоена ученая степень доктора медицины.
По возвращении в Петербург он был избран адъюнктом и назначен руководителем одного из отрядов академической экспедиции. В его состав также входили студенты Андрей Лебедев, Тимофей Малеин, Николай Озерецковский, рисовальщик Михаил Шалауров и чучельник Филипп Федотьев. Отряд покинул столицу 8 июля 1768 г. Около шести лет длилось это путешествие, охватившее центральные районы России, Поволжье; далее дойдя до Каспия, участники экспедиции продвинулись вверх по р.Яик до Оренбурга. Затем, обследовав Урал и часть Сибири до Тюмени, они повернули на запад к Вятке и направились к Поморью (Холмогоры— Архангельск—Белое море—Соловецкие острова). И.И.Лепехин вел в пути дневник, занося в него впечатления об увиденном. При этом он строго придерживался принципа: “предлагать в записках только то, что собственными видел глазами”.
Путешественники преодолевали все препятствия, неожиданно встречавшиеся на пути. Их описания превращались у И.И.Лепехина в яркие бытовые зарисовки, полные иронии и сарказма. Так, у села Коврова в Суздальском уезде участники экспедиции не могли переправиться через р.Клязьму. До перевозчиков было не докричаться! Тогда они стали палить из ружья. В деревне началось настоящее “смятение”, ибо крестьяне опасались приезда Егора Матвеевича. “Мы думали, — отмечал И.И. Лепехин, — [что они] величают толь учтиво помещика сей деревни”. Оказалось, что так они зовут разбойника, “обитающего в здешних местах”. Однако это известие не испугало путешественников. И.И.Лепехин боялся лишь “воздушных разбойников комаров, которые немилостиво жигали”.
Путешествуя в 1769 г. по волжским и уральским степям, И.И.Лепехин сумел “познать истинную нужду” в дороге. Вот как описывал он “беспокойный” путь экспедиции: “Очаг наш составляла выкопанная в земле яма, дрова наши были конской и коровей изсохший помиот... При том малолюдство наше заставляло нас ночной держать караул, и всегда оседланных иметь лошадей. Словом: мы более уподоблялися лазутчикам, нежели в безопасности едущим”. Далее ученый продолжал: “Мы всегда выбирали себе для переночевания место, окруженное водою и прежде солнечнаго заката приуготовляли пищу, чтобы восходящий дым в сумерки не довел кого-нибудь к нашему кочевью”. Путешественники нередко сами отказывались от вооруженной охраны, которую предлагали им местные власти. Они придерживались русской пословицы: “убить нас некого, да и снять с нас нечего” и предпочитали “ехать тихонько”.
И.И.Лепехин описывал русскую жизнь не как любознательный чужестранец, а как соотечественник, познавший ее изнутри во всем многообразии и противоречиях. Ученый с горечью писал “о затверделом обыкновении” русских людей строить деревянные дома и “вкоренившимся мнении”, что “каменныя покои вредны для здоровья”. Возмущала И.И.Лепехина и русская безалаберность, ставшая причиной многих пожаров. “Мне по крайней мере ни в одном месте во весь мой проезд видеть не случилося, где бы в деревнях употребляли другой свет, кроме лучины, — писал он. — ...Представьте себе черную и от дыму изсохшую крестьянскую хижину, двор и клевы покрытые соломою... Подумайте о ходящей крестьянке с пуком лучины по всем сим местам, а особливо во дни крестьянскаго пиршества, о падающих от лучины горящих угольях, то престанете удивляться, когда увидите часто шатающихся крестьян и сбирающих у своих соседей посевной хлеб во образ милостыни”.
(Продолжение в следующем номере)
С.А.Козлов, профессор
*Работа выполнена при поддержке Института “Открытое общество”, грант RSS № 546/2000.