Ю.Н.Солонин
Кандидат в депутаты Думы
|
Ю.Н.Солонин |
— В человеческой культуре философия побывала и царицей наук, и служанкой идеологии. Что такое философский факультет сегодня, и что такое философия? Как можно заниматься философией в наше время, с какой стороны к ней подходить? Зачем она вообще?
— Как ни странно, в наше время философия затребована, но нетрадиционным образом. Есть серьезные основания говорить, что тот тип философии, та ее традиционная функция, которая в обыденном сознании все еще, наверно, не изжита — создание всеобъемлющих универсальных систем мировоззрения, некий высший тип отвлечения, в котором человек, отрешаясь от действительности, впадает в экстатические созерцательные состояния, и чем менее он связан с реальностью, тем, якобы, продуктивнее работает — так вот такая философия не то чтобы исчезла, но отходит на второй или третий план. Вероятно, философия еще когда-нибудь вернется к этому мироупорядочивающему универсализму. Но если говорить о пульсе современной культуры, современной жизни, то философия здесь, оказывается, предстает совершенно в ином качестве.
Мы живем в виртуальном мире и в нарождающейся виртуальной культуре. Это не значит, что реальность, понимаемая в обычном смысле, исчезает. В ней происходит перестройка базиса, мышления, соотношений действительного и воображаемого, духовного и практического. Виртуальность — это прежде всего плод интеллектуальности, духовной и эмоциональной практики, закрепленной в знаках. Это мысль и продукты мысли, продукты воображения в некой иной форме своего бытия и воздействия. Это бытие мы называем мир смыслов. И оперировать ими, управлять или создавать новые структуры духовных миров, в которых пребывает человек, — необыкновенно сложная задача, которая не по силам ни одной науке. Собственно, наука этим и не занимается. И оказалось, что философия может быть рассмотрена как общая теория виртуального. Теория мышления, мысли, технологии создания концептов и способов их транспортировки от сознания к сознанию, через системы массовой или индивидуальной коммуникации. Иногда это называют ноосферой. Что такое ноосфера, толком никто не мог сказать, это понятие сегодня даже дискредитировано. Может быть, ноосфера — это мир виртуальности, это более логичное ее определение. И тогда оказывается, что теория виртуальности, теория создания механизмов управления, теория порождения ценностей, идей, образов и тому подобных структур — и есть философия. Она выступает в совершенно новой роли, в роли общей теории умопроизводного.
Мы живем в меняющемся мире, который не столько организованно движется куда-то, как говорила старая теория прогресса, от простого к сложному, от менее сложного к более сложному, от низшего к высшему, а трансформируется, переходит от одной формы духовной жизни к другой, которая не выше и не ниже, но просто другая. В ней иные смыслы и иные способы оперирования ими. Это происходит не только с культурой, но и внутри самой культуры: меняются типы профессий, их значения и функции. Возникает ситуация, когда человек сам создает себе новую профессию, он комбинирует различные функции, различные виды занятости, приходит к синтезу разноречивых видов занятий, сцепляет их силой своего продуктивного воображения, и вдруг предлагает новую программу, свою методику, свой интеллектуальный продукт. Мы видим, что человеку с узкой образованностью, с конкретной предметностью своих занятий становится все более неуютно. Исчезают целые виды занятий. Раньше было по-другому. Из поколения в поколение, от отца к сыну передавались навыки и профессия, совершенствовалось мастерство. Поколения занимались одним делом. Теперь это невозможно. Сын занимается тем, чем отец никогда не занимался, а завтра занимается не тем, чем занимался вчера. Требуется гибкость, умение мыслить ассоциативно, сопоставительно и в широком диапазоне развивающихся возможностей, в режиме предсказательности. Сейчас мы стали жить в мире возможных событий, а не жестких определенностей. И единственной наукой, отражающей этот факт, оказывается философия как наиболее приемлемая теория поведения в сложных, динамически меняющихся ситуациях. Разве может этому научить психология? Она многое дает, но научить не может, она не может дать методику поведения в сложных, пересекающихся, трансформирующихся, противоречивых, несовпадающих ситуациях, жизненных проектах. Может этому научить социология? При всем понимании ее важности — нет! А философия как теория мыслительной деятельности, как теория создания методик индивидуального и массового мыслительного процесса, смысловых практик и, наконец, продуктивного поведения начинает играть совершенно особенную роль. Пусть сейчас это еще не в полной мере осознается, но философия сегодня приобретает характер прагматический.
Я недавно узнал, что ЮНЕСКО выработала некое подобие рейтинга научных дисциплин на XXI век, составила список наиболее перспективных и значимых для человечества. Философия в этом списке занимает первое место. В такой форме, о которой мы говорим, а не в форме универсальных систем гегелевского или марксистского типа. Философия очень древняя наука, это знает всякий, но это наука будущего, что многим кажется необычным.
— В принципе, нам понятно, почему вас привлекает работа в Государственной Думе: кому там и быть, как не университетским профессорам? Но скажите определеннее, почему вы идете туда? У вас есть концепция?
— Я не назову это концепцией. Это слишком сильное слово. Но мотивация, конечно же, есть. Вы заметили такой факт, иногда вызывающий улыбки: сколько партийных деятелей или депутатов Думы защитили докторские диссертации по философии и политологии? Зачем они это делают? Конечно, они заботятся о статусе, о положении, но заметьте, что помимо этого какое-то внутреннее чувство тянет их в эту сферу. Пусть эти диссертации, в значительной степени, самоделки. Но наличие на плечах философских звезд поднимает человека, делает его значимым, приобщенным к чему-то основательному. Философия затребована там. Почему бы там не быть профессиональному философу? Там нехватка этого витамина, фермента. В последние годы я и некоторые мои коллеги регулярно выполням заказы Государственной Думы, правительства, это работы аналитического и консультационного характера, ездим в Москву. Когда в Думе проходят открытые слушания, мы там присутствуем и участвуем в обсуждении разных вопросов. То есть мы затребованы. Никогда не исчезнет необходимость обращаться к недумским специалистам, это здоровая тенденция. Но еще лучше в самой Думе иметь людей, обладающих широтой и глубиной мышления, способностью, продиктованной их образованием, их профессиональной особенностью мыслить в широком контексте. Хорошо, когда там есть широко мыслящий человек, но гораздо лучше, если широта мышления является профессиональной, следовательно, специализированной способностью. Я не хочу, чтобы сказанное расценили как саморекламу. Надо видеть суть дела.
Перед страной сейчас стоят проблемы не узкого толка. Ушло в прошлое время, когда были нужны бойцы, драчуны, боровшиеся за что-то, отстаивающие, что-то вырывающие. Сейчас уже определился курс страны, он может уточняться еще в деталях, но он определился. Настала пора думать таким образом, чтобы создавать непротиворечивые законы, рассчитанные на перспективу. И я думаю, что здесь без людей с философским профессиональным уклоном не обойтись.
— Одна из постоянных тем нашего журнала — тема гражданского общества. Правительство делает попытку сформировать гражданское общество сверху. Возможно ли это? Не являются ли утопией наши ожидания, что кто-то способен создать нечто, что предназначено его ограничивать и контролировать?
— Гражданское общество не может быть создано по одному вектору, ни сверху, ни снизу. Оно будет, видимо, создаваться в российских условиях совокупным движением с разных сторон. В высших эшелонах власти существует нарастающая политическая воля к тому, чтобы упрочилось гражданское общество, люди приходят к власти с лозунгом “гражданское общество”. Но сверху можно лишь расчищать завалы, созданные стихийным политическим движением, освобождать русло. А продуктивным оно может быть только при наличии мощного движения снизу. Гражданское общество — способ самоорганизации людей, самореализации их потребностей и запросов, сейчас и здесь, чего не может сделать ни один централизованный механизм. Заставить самоорганизовываться невозможно, возможно только заставить построиться по заданному образцу, а самоорганизовываться люди должны научиться. Поэтому так болезненно идет у нас процесс формирования гражданского общества. Настолько медленно, что некоторые не замечают, что этот процесс все-таки идет. Когда-нибудь, через какое-то количество лет мы увидим, что живем уже в других структурах. А как они создавались — мы начнем понимать, глядя назад. Развитие гражданской активности, самодеятельности, формирование всевозможных ассоциаций населения по интересам, по идеям, упразднение чиновничьих функций там, где они не нужны и даже вредны, — это и есть движение к гражданскому обществу. Наверно, есть не только движения сверху и снизу, существуют и боковые движения, подталкивание соседей, ушедших дальше нас. Знаю одно: нельзя жить в ином типе социальной организации, нежели в том, в котором живет весь мир. Если мы с неизбежностью входим в глобализационные отношения, то при всем многообразии культурных, политических, даже идеологических своеобразий мы все-таки входим туда с отечественной моделью жизни по нормам гражданского общества. Иначе мы никогда не сможем войти в паритетные отношения с ведущими державами мира. Уточню: гражданское общество — это не совокупность самоценных индивидов, а ассоциация граждански ответственных личностей.
— Как вы оцениваете состояние нашего государства по сравнению с другими государствами (я имею в виду страны Восточной Европы), которые при таких же условиях выходили из тоталитаризма?
— Я не буду брать на себя ответственность и давать самонадеянные сравнения, но вижу, что вследствие каких-то обстоятельств разрушительные последствия кризиса у нас оказались более глубокими и, следовательно, социальная деградация глубже, чем в странах Восточной Европы. Не могу судить о Болгарии и Румынии, но если посмотреть, как идут дела у других соседей, я имею в виду Чехию, Словакию, Венгрию и Польшу, то мы видим там более динамичное движение, при всех трудностях. Может быть, потому, что у них социалистические структуры внедрялись после Второй мировой войны, 30—40 лет назад, у них были живы и живут сейчас люди, родившиеся и жившие при старых порядках, сохранялась привязанность к прошлому, еще не увяла социальная память, они многое помнили и помнят. У нас же с 1917 года прошло три или четыре поколения. Социальная память угасла, ее нет, мы не можем воспользоваться даже рассказами бабушек, нет таких бабушек. Для нас образ прошлого выходит только из литературы, письменных воспоминаний, фотографий, пленок. Не случайно, когда мы говорим о возрождении России, мы не знаем, что мы возрождаем, какой период: столыпинский, до 1913 года, или возрождаем эпоху великих реформ при Александре II. Этого никто толком не может сказать. Или вторая наша мания: надо, как в Китае, надо, как в Швеции, или еще где-то. А ведь это мотив зависти. Мы все время ищем точку опоры, стенку, от которой можно оттолкнуться, на что-то равняться. Эта потеря внутреннего чувства уверенности, что у нас есть внутренняя цель и внутренняя осмысленность наших решений — характерный признак нашего движения, такого почти нет в упомянутых европейских странах. У них нет пробелов в памяти. И потому у них возможно возвращение собственности ее бывшим владельцам. А у нас кому ее возвратить? Кому? Россия потеряла свои корни. Какому Путилову вернуть Путиловский завод? Поэтому приватизация общественной собственности и прошла по закону разделения ее в согласии с наиболее доступным образом воровского раздела "общего" и грабежа.
— Нас интересует ваша точка зрения на развитие государства. Каково ваше видение близкого будущего? Как будет развиваться наша страна?
— Сейчас нет определенного ответа ни на один вопрос. Многие начинают со слов “Я уверен”. На чем основана их уверенность? Нелепо от политического деятеля слышать: “Я убежден!” Почему убежден, в чем? Сейчас пришло время правильно формулировать проблемы. Государство стоит перед проблемой рационализации своей структуры. То, что называют “вертикаль власти”, есть, по-видимому, рационализация. Современная политическая теория до сих пор не может дать ответа на вопрос “Какова должна быть политическая структура России?” и выработать необходимые рекомендации. Мы говорим о президентской или близкой к президентской форме правления. Но отечественная модель президентства не сформулирована. Она пока эмпирически вырастает, ее нащупывают методом проб и ошибок, а опереться на науку она не может. Прежде, до 2000 года, власть и не желала опираться на науку. Сейчас мы видим ясные призывы к науке подойти ближе к власти, чтобы дать совет, показать опору, выработать рациональную аргументацию действий. Тенденцию эту надо поощрять, поскольку рационализация назрела. Необходимо отметание ненужных звеньев, которые рождаются по какому-то неприемлемому образцу, необходимо упрощение политических связей. Попытку ввести порядок в партийную структуру страны можно отнести к идее рационализации. Вместо полутора сотен ненужных партий, барахтающихся и жрущих деньги, несоразмерные с их влиянием, создать ограниченное их число. На это указывает содержательный анализ их программ: большинство расходятся только в словах. Расхождения есть только в амбициях, а не в целях или в характере действий. Именно поэтому упрощение партийных структур проходит без особого драматизма. Это разумные действия. Но вообще говоря, необходимо больше присматриваться к тенденциям роста живого общественного организма и поменьше "строить".
Десятилетие, по крайней мере, будут существовать сильная президентская власть и не очень мощный, не претендующий на более значительное влияние парламент. В этой системе мне не очень понятны функции Совета Федерации и Государственного Совета. По-моему, здесь наличествует избыточное звено, которое впоследствии либо трансформируется, либо отсохнет. Я не вижу серьезных мотивов для существания подобных промежуточных звеньев.
—Кто вас выдвинул и кто поддерживает на выборах в Государственную Думу?
— Не время сегодня вдаваться в детали, потом мы поговорим и об этом. Техника такова: меня выдвинула группа избирателей, не связанная никакими конкретными партийным амбициями. Потом региональное отделение партии “Единство” заявило о поддержке моей кандидатуры. Они приняли на политсовете соответствущее решение, потом присоединились и другие партии центристского характера или чуть сдвинутые вправо. Что-то им импонирует в моей позиции. Они не просто хотят, чтобы я победил. Складывается тенденция к новому типу политических отношений, к согласию, к социальному или, лучше сказать, политическому договору, чтобы в дальнейшем, в Думе, при благоприятном исходе событий, депутаты, подобные мне, могли опираться на поддержку этих сил в своей депутатской миссии. Что касается моей программы, я думаю, она сформируется не только из моих собственных предложений, но и из того, что я почерпну в ходе избирательной кампании. Я даже думаю, что мы можем создать консолидированность депутатов в той части деятельности, в какой это касается проблем Петербурга. Так, чтобы расхождения между партиями по политическим и идейным вопросам оказались отодвинутыми на второй план перед проблемами нашего города. Я даже допускаю, что при решении проблем Санкт-Петербурга мы сможем претендовать на поддержку самых неожиданных политических сил, конечно, в данном, прагматическом смысле.
14 октября состоятся выборы в 209-м, Северном округе Санкт-Петербурга. Место в Государственной Думе остается вакантным после ухода С.Степашина на пост председателя Счетной палаты. Весной довыборы депутата проводились, но неудачно: они были признаны несостоявшимися из-за низкой явки избирателей на участки. Через несколько дней мы узнаем, насколько активно идет процесс самоорганизации общества.
Беседовал Александр ШУМИЛОВ