литературные опыты
В солдатах
Несмотря на существование химических войск, студентов химфака учили на артиллеристов. Со временем логика победила: военную специальность поменяли. Стали готовить химиков-дозиметристов. Жертвой перестройки оказался целый выпуск, к которому принадлежал Вадим. Ему не присвоили офицерское звание и, следовательно, он должен был служить действительную.
Как можно облегчить службу в армии? О блате речь не шла. Во-первых, его не имелось. Во-вторых, наш герой был против. Скептик (он же циник) не поверит, но простые честные граждане в ту скучную пору встречались на каждом шагу. Скажу больше: они есть и сейчас.
Итак, в солдаты не хотелось, но выбора не было. “Надо, так надо!” — задолго до рекламы решил для себя наш герой. Вернемся все же к поставленному вопросу. Как облегчить военную службу? Иными словами, кому в армии легче? Известно кому: музыкантам, художникам и спортсменам.
Вадим был фехтовальщиком. Полгода назад с большим трудом он, наконец, “выполнил мастера” и перестал тренироваться. Решил полностью отдаться исследовательской работе. Но нет, для грядущей солдатчины лучше быть действующим фехтовальщиком. Успел выступить на двух турнирах. Один раз, мягко говоря, посредственно, второй — неожиданно сильно. Это дало право обратиться в СКА. Мол, не прозевайте, иду к вам. Особого восторга предстоящее событие у военно-спортивного начальства не вызвало. Скажем честно, наш химик был сугубо средним мастером, хотя на место в команде СКА претендовать вполне мог.
— Сообщишь номер команды и день отправки. За тобой приедет наш офицер и заберет в спортроту.
Сказано и — как часто бывает — не сделано. Никто за рекрутом-мастером спорта не приехал. Служба начиналась с недоразумения. Поздно вечером в плацкартном вагоне Ленинград—Мурманск он мчался на север. Будущие однополчане выпили, в меру попели-поорали и заснули. К Вадиму подсел довольный собой сопровождающий офицер:
— Хороших отобрал ребят. Почти у всех среднее образование, есть и после техникума.
— Извините, у меня высшее.
— Какое еще высшее! Шутишь, гвардеец! С высшим нам не нужны. Они один год служат! Только выучим — уже дембель! Я вас сам выбирал! Как фамилия?
— Вадим Штоф. Закончил химфак Ленинградского университета.
— Ну-ка проверим, — встревоженный офицер достал пачку документов — кажется, это были приписные свидетельства, — отыскал нужный. И вот второе смешное и нелепое недоразумение: в графе “Образование”, которая заполнялась карандашом по мере получения этого самого образования, значилось: “10 классов ЛГУ им.Жданова”. Между классами и ЛГУ стояла жалкая полустертая то ли точка, то ли запятая. “Я думал, это школа какая-то особенная. Мало чего в Ленинграде есть”, — оправдывался перед собой и не в меру образованным новобранцем военный.
По прибытии к месту дислокации — будем выражаться соответственно — все наладилось. Рядового Штофа определили по специальности: взвод химической разведки танкового полка, одного из многих разбросанных по Кольской тундре.
Еще не забылись плакаты, изображавшие дружбу народов. В черкесках, в полосатых халатах, в расшитых свитках и других этнографических одеждах молодые белозубые красавцы вместе энергично шагают (или смотрят) в счастливое завтра. Во взводе было пестрее, чем на плакате. Имелись собственные диковинки: молдавский болгарин и армянин-греческий репатриант. Дразнили друг друга исключительно по национальному признаку, но ссорились редко. Этнической розни — как говорят сейчас — не было и в помине. Видать, не пришло время.
Офицер в поезде радовался, что везет грамотное пополнение. Видимо, это действительно была удача и, кажется, первая. По крайней мере, химвзвод был укомплектован исключительно деревенскими, сельскими и леспромхозовскими со средним уровнем образования (по подсчетам Вадима) 8,5 класса.
Для своего утверждения Вадим первым делом привинтил на новую гимнастерку университетский ромб и жетон чемпиона Ленинграда. Значки заметили и одобрили. Позже Штоф охотно давал свои знаменитые украшения напрокат “для фотки домой”.
Комвзвода старший лейтенант Ухов искренне обрадовался появлению спортсмена:
— Будешь выступать на первенство полка по лыжам и гимнастике.
— На лыжах я плохо, а про гимнастику и говорить нечего.
Увы, Штоф не шутил. Раз-другой сержанты закидывали тяжеленького мастера спорта вместе с сапогами на перекладину, но вскоре поняли, что загадочное фехтование и понятная солдатская гимнастика вещи разные. Отстали. С гимнастикой обошлось. А вот к лыжам в полку относились серьезно. Кто не укладывался в норматив, должен был каждое утро до завтрака пробежать “десятку”. И так — пока не уложится. Если честно, никогда бы Вадим не справился. То есть он и не справился. Помогла дружба с армянским репатриантом. В полку действовала могучая армянская хлебная мафия. Резал хлеб и делил масло армянский ефрейтор, второй человек после командира полка. Репатриант на родном языке — по-русски он понимал самое простое, солдатский минимум, а говорить почти не умел — так вот, на родном армянском языке он попросил хлебореза о помощи (для себя и для Штофа). И помощь пришла.
Каждое утро лыжники-неумехи с номерами на спине выстраивались на фоне едва различимого, тоскливо-величественного северного пейзажа. Кольцевая трасса “десятки” была чуть-чуть освещена. Старт давал сержант. Сержанту помогал подкупленный белым хлебом и маслом (северный паек) радист. Он передавал другому подкупленному радисту номера блатных лыжников. Этот другой, стоявший на самой дальней точке петли, в нужное время сообщал, что такой-то и такой-то прошли. При этом “результат” улучшался постепенно от раза к разу. А такой-то и такой-то, съехав с первой же горушки в кусты, курили на морозе, выжидая момент возвращения.
В свою очередь благодарный Штоф писал за бывшего грека письма прокурору. Дело в том, что старший брат репатрианта Акопа Луледжана, тоже репатриант, сидел в тюрьме. Сидел — по мнению Акопа — несправедливо. Акоп должен был раскрыть глаза армянскому прокурору на вопиющую ошибку. Раскрывать прокурорские глаза Акоп решил руками Штофа.
— Пиши, чтобы все поняли. Такого-то числа брат шел по дороге вдоль бахчи. Было жарко. Брат устал и присел отдохнуть. Взял арбуз и начал есть. Прибежал сторож, стал ругаться, отбирать арбуз и даже замахнулся. Уставший брат выхватил у него ружье и выстрелил. Сторож был ранен, но не умер. Брат не виноват. Судья подкуплен.
— Постой, постой! Как это не виноват? Он чуть не убил человека!
— Но он же не знал! Он только приехал из Греции!
— Чего он не знал? При чем здесь Греция? Там что, можно убивать сторожей?
— Да нет. Он не знал, что здесь так строго с арбузами...
В конце концов выправили несколько писем, где акцент делался на гражданскую неопытность репатрианта, на его необузданный темперамент, болезненную обидчивость. Там же проходил глухой намек на капиталистическое прошлое молодого человека. Просили о пересмотре и снисхождении. Несколько дней адвокат-любитель вынашивал спекулятивную фразу, которая ненавязчиво напоминала бы о нежелательном отклике армянской общины в Греции, о готовности армян репатриироваться. При этом Вадим категорически отказался обсуждать честность судьи. Ответа долго не было. По крайней мере, до отъезда Вадима.
Акоп пытался также привлечь Штофа к другому письменному делу, гораздо более опасному и рискованному. Сразу же успокою читателя: разумный и осторожный Вадим категорически отверг нелепое предложение. Не секрет, что солдатская почта перлюстрируется. В расчете именно на это Акоп однажды в трудную минуту обратился к министру обороны, в полной уверенности, что письмо за пределы взвода не выйдет. Акоп предъявил черновик. В нем репатриант объяснял товарищу маршалу, что до приезда в Армению он снег видел только в кино. Жаловался, что плохо переносит холод, и просил перевести его на юг, в Армению или, в крайнем случае, в Краснодарский край. Если же это невозможно, он готов дослужить в Греции, где и служат-то, кстати, всего полтора года.
На другой же день с утра прибежал старлей Ухов, уже получивший крепкий военный нагоняй. Командир размахивал крамольным письмом и орал:
— В Грецию захотел? Забыл, что Греция входит в НАТО? А ты знаешь, что там американские базы? Предатель!
— Здесь холодно, а там тепло, — бубнил предатель.
Хотите верьте, хотите — нет, но этим и закончилось. Кому нужен скандал? Кому нужны неприятности из-за дурковатого сапожника? — Забыл сказать, что Луледжан был потомственным сапожником. Сам же герой утверждал, что именно после скандала его поставили каптерщиком взвода и реже стали назначать на холодные работы.
Кстати, о холодных работах, самое противное — разгрузка угля. И холодно, и грязно. Вадим откровенно обрадовался, когда командир Ухов, посылая в очередной раз взвод “на уголь”, вдруг приказал рядовому Штофу остаться.
— Будем оформлять класс. Рисовать умеешь?
Чего тут рассуждать, Репина переплюнешь, только бы не долбить ломом смерзшийся уголь на ветру при минус двадцати:
— Справлюсь.
За окном темнота и вьюга, а в теплом классе склонились над листами ватмана два художника с сигаретками в зубах. Оставшись один на один с дипломированным рядовым, лейтенант переходил на “вы”:
— Вы, небось, на гражданке шляпу носите?
— Случается. По погоде, как говорится.
— А я вот в отпуске попробовал, так жена говорит, не смеши людей. Я сам из деревни, из Горьковской области.
И снова сосредоточенная деликатная тишина. Командир чертит линейки, а Штоф золотым и красным пишет “Социалистические обязательства взвода химической разведки”.
— А скажите честно, перед женщиной матом ругаетесь?
— Как можно, товарищ командир?
— Конечно, нельзя. Я вот офицер, член партии, а бывает, баба доведет, обложишь как следует, и — легче делается. Особенно когда выпивши. Вы ведь, наверное, и не пьете?
— Практически не пью. Хотя часто жалею.
Лейтенант продолжает без всякой связи:
— А голос Америки слушаете?
— Так ведь глушат.
— Значит, слушаете!
— Бывает, но с недоверием, — спохватился Вадим.
Время шло. Мелькали одинаковые дни — светло лишь с двенадцати до трех — армейские будни, как говорится. Вдруг назначили стрельбы. Вадим стрелял из автомата в первый раз. Стрельба сложная: стоя, лежа, в противогазе. Попал в едва видную сквозь снегопад мишень, кое-как напялил противогаз, стекла которого тут же запотели, и снова попал куда следовало, конечно, случайно. Не откладывая дела в долгий ящик, командир тут же перед строем объявил благодарность. Но это еще не все. Через пару дней взводный завел задушевный разговор:
— Послушайте, Штоф, стреляете вы хорошо, политически грамотны, по лыжам подтянулись. Строевая, правда, отстает, но, в общем, можно подумать о вступлении в партию.
— Конечно, если достоин..., высокая честь..., есть лучше..., — невнятно начал бормотать глубоко беспартийный рядовой. — Надо подумать. Такое важное решение...
Вообще Штоф в партию не собирался, но, будучи оппортунистом, поразмыслив, решил, что отказываться глупо. На другой же день тоном, соответствующим значимости события, с приличествующей случаю взволнованностью поблагодарил и согласился, заверив, что будет стремиться, приложит и оправдает... И тут же, как водится, пришла телефонограмма: “Рядового Штофа откомандировать в распоряжение СКА ЛЕНВО для подготовки к первенству ВС”. Через день означенный в документе рядовой навсегда покинул северный гарнизон. В партию больше не приглашали.
Думаете, это конец? Как бы не так. Через много лет опытный преподаватель В.А.Штоф принимал экзамены в Нижегородском филиале петербургского вуза. В перерыве к нему подошел человек явно не студенческого возраста. “Сейчас сошлется на кого-то и будет просить за своего двоечника”, — успел с тоской подумать уставший преподаватель. И вдруг непонятно как узнал, нет — понял, что перед ним взводный.
Ухов жил в Нижнем Новгороде. Его сосед-студент, рассказывая про строгого преподавателя, назвал фамилию. Химик Штоф — случайное совпадение исключается.
Оба расчувствовались, считай, до слез. Видимо, возраст. Оказалось, что они почти ровесники, что Штоф никогда не знал имени-отчества своего командира. Прощаясь, неожиданно и неловко поцеловались. Смущенный экс-командир как будто оправдывался:
— Многих забыл, а многих помню. Вас помню, Луледжана помню. Он мне долго писал, ну, не он, конечно, кто-то за него. Он ведь по-русски так и не научился. Луледжан очень хотел вас увидеть. Все спрашивал ваш адрес. Там целая история! Вы в их семье как легенда. Про вас их дети знают. Не помню толком, что там было, но якобы вы помогли его брату выйти из тюрьмы...