гости университета
Наш корреспондент беседует с Татьяной Ивановной Алексеевой, действительным членом РАН, доктором исторических наук, профессором, главным научным сотрудником Института антропологии МГУ имени М.В.Ломоносова и Института археологии РАН. Татьяна Ивановна по приглашению кафедры этнографии и антропологии СПбГУ прочла курс лекций для студентов, который она назвала так: “Итоги развития антропологии в ХХ столетии”.
— Татьяна Ивановна, вам уже приходилось читать лекции в Петербургском университете?
— Да, я здесь как-то уже читала. А на недавнем конгрессе антропологов получила приглашение от профессора А.В.Гадло приехать с лекциями. Специально для этого при своей занятости я вряд ли бы выбрала время. Но поскольку, как председатель комиссии по проверке работы Кунсткамеры, должна была ехать в Петербург, я решила воспользоваться случаем. Антропология сегодня интересует многих. Мы читаем лекции в разных вузах: психологам, экологам. Знаю, что даже в колледжах читают лекции. Правда, фамилии лекторов нам ничего не говорят. Мы таких фамилий в антропологии не знаем. Тем не менее мы считаем, что антропологию нужно вводить как обязательный курс, независимо от того, каких специалистов готовит учебное заведение.
На лекциях в СПбГУ я решила рассказать о том, что интересного в антропологии в разных областях сделано в ХХ веке, выбрала узловые моменты. Это антропогенез: какие проблемы решены, какие остаются. (Слава богу, что не все решены, как вы понимаете.) Это расоведение (одно из развивающихся, сложнейших направлений). Это экология человека (возникла в 60-е годы ХХ века, бурно развивается). Сейчас так много сделано в области экологии современного человека, что мы получили возможность делать палеоэкологические реконструкции, смотреть, как формируются особенности, которые связаны с приспособлением человека к среде обитания. И, наконец, классическое направление — морфология человека. Сегодня на его базе возникают совершенно новые области, например, гормональная морфология. Многие признаки телосложения невозможно объяснить географией. Огромное значение имеет изучение возрастных процессов. Причем изучается и городское население, и сельское в различных экологических нишах.
— Какие оборудование, аппаратура, методики используются современными антропологами?
— Классические — циркули и шкалы. Но в конце 50-х — начале 60-х нужно было понять, как формируются типы телосложения, какие пропорции имеют географическое распределение. Не всегда ясно было, почему утяжеленные формы (увеличение отношения веса к росту) концентрируются в арктических областях, почему облегченные — в тропических. Мы много знали о географии типа пропорций, других антропологических признаках, но не всегда могли их понять. И тогда возникла необходимость привлечения методов биохимии, физиологии, методик, пригодных для работы в полевых условиях. Мы же исследуем не отдельного человека (на одного человека отводится порядка 2 часов), а группы. Сейчас мы это делаем на тонком — популяционном — уровне, чтобы определить, какой признак имеет генетическую предрасположенность. В те же годы ввели новый инструментарий — определение кислородного, белкового, липидного, минерального, основного обмена, фракционирование белков. Возникла рентгеноантропология. Доставали необходимое оборудование, хотя это было очень сложно. Мы многого не могли бы объяснить без методов, которые помогали изучать внутреннее состояние организма. С их помощью мы подошли к экологии человека. Мы поняли взаимосвязь между морфологией тела, средой обитания через функциональные особенности организма. До последнего 10-летия мы совершили огромное число экпедиций: и в Арктику, и в высокогорье, в Центральную Азию, в Монголию, на Кавказ и в Индию. Все экологические ниши, которые можно было исследовать в Союзе и за его пределами, мы исследовали.
— Нынешняя ситуация (финансовая) многие научные изыскания сводит к нулю. Как вы с этим справляетесь?
— Мы, антропологи, сейчас оказались в выгодном положении. К тому моменту, когда стало трудно с оборудованием, химикатами, мы так много узнали о закономерностях связей популяций со средой обитания, собрали огромные коллекции, перешли уже на уровень палеоэкологических реконструкций. Для нас сейчас важнее новый уровень — проникновение вглубь. Мы пытаемся вдохнуть новую жизнь в наше прошлое (мы — я имею в виду вообще антропологов). Мы сейчас можем восстанавливать все процессы расселения человека по ойкумене на основе наших знаний о связях человеческого организма со средой обитания. Сегодня мы должны заниматься временем образования этих приспособительных способностей и той ценой, которую заплатило человечество за приспособление к среде обитания. Вид-то один! Это же не безболезненный процесс.
— Вы сказали, что появляются все новые направления в антропологии. Какие из них, на ваш взгляд, наиболее перспективны?
— Сейчас наблюдается сочетание двух направлений: этнической антропологии и экологии человека. Формирование любых народов проходило в различных экологических нишах. А коль скоро есть воздействие условий определенной экологической ниши на популяцию, то, следовательно, речь не только о приспособлении к среде обитания человеческого организма, но еще и о потерях при этногенезе из-за того, что не все были достаточно приспособлены к той или иной нише. Это исключительно интересное направление антропологии, которое сейчас будет развиваться очень бурными темпами.
— К вам обращались за рекомендациями для решения какой-либо проблемы на практическом уровне?
— Я вспоминаю первую реакцию, когда у меня в 1977 году вышла монография по экологии человека “Географическая среда и биология человека”. Там я использовала все материалы: и наши, и зарубежные. Знакомый онколог сказал: “Все, теперь я понимаю, почему мы получаем рекламации на наши препараты из Вьетнама. Норма-то рассчитана на другие статистические размеры”. А про книгу, которую я дала ему почитать, сказал: “Я вам ее не верну”.
Наши данные: географию нормы, географию ростовых процессов должны учитывать медики, педагоги. Мой ученик первого поколения Павловский разработал новое направление — геронтологическую антропологию: изучение процессов старения на основе рентгеноантропологии. Он показал, что существует биологический и паспортный уровень. Несовпадения есть и на индивидуальном, и на популяционном уровне. Есть такие группы, которые быстро созревают, быстро стареют — укороченный цикл у народов Арктики, например. Народы высокогорья имеют длительный цикл, у них паспортный возраст опережает биологический. У них старческие изменения начинаются позже. Все долгожители характеризуются этим типом.
Педагогам нужно знать такую вещь. В классе, например, дети 7-летнего возраста. На самом деле у них гораздо шире диапазон биологического возраста — от пяти до девяти лет. А все они считаются 7-летними. К ним разный должен быть подход. Говорят про второклассника или третьеклассника: “Этот ребенок отстает в развитии”. Он не в развитии отстает, у него замедленный жизненный цикл. Этот ребенок в более выгодном положении будет находиться со временем, став взрослым. То же самое, когда говорят про 70-летних: этот как огурчик, а этот уже дряхлый. Это и есть то самое несоответствие биологического и паспортного возраста. На самом деле один из сравниваемых людей биологически может быть 50-летним.
— Вы в своих работах утверждаете, что у человека из всех видов, живущих на земле, самые высокие адаптивные способности. А как трактовать такой факт, как увеличение числа психических заболеваний? Или это та самая цена, о которой вы уже говорили?
— У психологов есть интерес к нашей науке. Например, их интересует психология взаимоотношений в различных коллективах. Кстати говоря, мы используем их материалы, чтобы выявить какие-то закономерности в своих наблюдениях. (Есть такое у нас понятие — география психического склада.) Но ведь этнопсихологии-то у них нет, у наших психологов. С нами в двух—трех экспедициях работали психологи, но никогда данные не публиковали, хотя данные уникальные.
— Может быть, они психологов смущали?
— Очень может быть. Нашим исследованиям по адаптации не хватает как раз поведенческой компоненты. Она основана на строении мозга, состоянии психики, играет огромную роль в адаптации. Но это не наша епархия, мы не владеем этими методами. Одно только могу сказать. Человечество, как известно, делится на левополушарных и правополушарных. Европейцы, насколько я могу судить, левополушарные — с рациональным мышлением. А, например, у народов Арктики очень эмоциональная психика. Мы узнали об этом, когда в работе нашей экспедиции приняли участие психологи. Это также известно по работам Института Севера в Магадане. Не исключено, что северным народам необходима была такая функциональная адаптация, более быстрая оборачиваемость поколений, чтобы быстрее адаптироваться в экстремальных условиях Арктики. А это повлекло за собой неравновесие психики. Так могло быть. Мы это видим, но мы не специалисты, чтобы это понять.
Я думаю, что сейчас мы более охраняемы, чем наши предки. Нашу нервную систему лечат, лечат всех больных, выхаживают недоношенных детей. Медицинское вмешательство способствует сохранению не только жизни человека, но и проявлению каких-то негативных свойств, которые раньше естественным отбором убирались. Конечно, если уж на то пошло, лабильность нашей психики по мере роста нашей цивилизации увеличивается.
— Спасибо, Татьяна Ивановна, за интервью, для которого вы нашли время при вашей занятости.
Беседовала Ирина Словцова