ПРЕДЫДУЩАЯ

ОБРАТНО

ВНИЗ ВНИЗ

СОДЕРЖАНИЕ

СЛЕДУЮЩАЯ

Михайловский замок. Гравюра на дереве Н.Кофанова.

Как только речь заходит о Петербурге, кто-нибудь обязательно скажет: странный город. И пойдет это словечко кочевать из фразы в фразу, меняя смыслы и оттенки. Город мрачный и прекрасный одновременно. Город — феномен, и город — ноумен. Единственное окно в Европу, и город, вовсе может быть не существующий — мираж на финских болотах. Монарший каприз и — форпост империи, необходимость которого очевидна, как солнце — днем, а луна — ночью...

Так говорят о любимом.

Настораживает другое — нет-нет, да вынырнет из общего потока красноречия кислая мина обездоленного провинциала — «На кулачки не хотите ли, Ваша светлость, первопрестольная?».

Москву в этой связи вспоминали часто, впрочем, преимущественно к слову, как «идеального соперника», без которого многие достоинства Петербурга выглядели бы бледнее. Говорится, к примеру, о «новаторстве и консерватизме», Москва — безусловный новатор по всеобщему признанию — служит фоном Петербургу как «столице культурного наследия» (с чем, кстати, тоже никто не спорит). Идет ли речь о существовании особой петербургской школы поэзии, любимый мной Александр Кушнер некстати замечает, что петербургская литература еще оттого, может быть, такая, что далеки петербургские литераторы от московского пирога... Думаю, впрочем, Александр Семенович в этом случае выразил свою «черновую» мысль, но она помимо воли автора отразила некий второй смысл в выступлениях многих участников конференции. Суть этого подтекста очень точно в свое время определил Сергей Довлатов, сказав, что Ленинграду присущ мучительный комплекс духовного центра, несколько ущемленного в своих административных правах.

Александр Кушнер отстаивал тезис о том, что главным критерием оценки принадлежности стиха к «ленинградской» или «московской» школе является отношение к слову. «Петербургской» школе, если вообще допустить ее существование, присущи бережное отношение к слову, точность выражения мысли, что характерно, например, для ранней Ахматовой, Арсения Тарковского (москвича), Вадима Шефнера, Иосифа Бродского... Если же отталкиваться от тайны (тайна — общий принцип петербургской поэтики, лежащий в основе литературного сюжета), как то предлагала известная московская журналистка Наталья Иванова, — как в таком случае классифицировать поэзию, например, Одоевцева, «самого таинственного поэта XIX века» (Кушнер) и москвича при этом? Кто-то из зала в шутку заметил: из этого следует, что самым петербургским поэтом можно считать Тютчева, сказавшего: «Умом Россию не понять...».

Свой вариант темы предложила Кира Анатольевна Рогова (Санкт-Петербургский университет). С ее точки зрения, правильнее было бы говорить не о петербургской литературной школе, а о «петербургском тексте» как некой сумме добавочных значений, которые стоят за словом «Петербург» — об узнаваемом, хорошо известном. И далее: для русской литературы важно, есть ли условия, а не причина, «петербургский» текст ориентирован преимущественно на причину.

Евгений Вильк (Всероссийский музей А.С.Пушкина) предположил, что все петербургские сюжеты основаны на мистерии и, что характерно, эта мистерия не заканчивается...

...Круг замкнулся, во всяком случае, в моем сознании. Оно опять, как стрелки часов, вернулось в исходную точку — к «городу странному и прекрасному». Почти уверена, если бы конференция продолжалась не три, а тридцать три дня, этот цикл с мистической неизбежностью повторялся бы многократно. Дело ли здесь в городе, само имя которого вызывает в памяти величественно-грозный лик его основателя? Хотя, как известно, основан город на Неве был в честь святого, а не земного Петра. Или это одно из свойств человеческого сознания, почитаемое для которого, прежде всего, — парадокс, сочленение противоположностей, нередко — с существенным перевесом в сторону реально или потенциально гибельного?

«Пушкин в «Медном всаднике» дал начало мифу о городе — бездне, враждебной человеку», — напомнил Михаил Кураев. «Невский проспект» Гоголя открыл дорогу вариациям на тему потерянной цели. Петербург у Гоголя «весь шевелится от чердаков до подвалов». Движение закончилось, цель, казалось бы, достигнута, — построен прекрасный город, — теперь осталось только устроиться поудобнее. «Но нет — человека забыли, а когда вспомнили, оказалось, что город сам по себе, а человек — сам по себе, поскольку в идее города человек предусмотрен не был».

Измайловский мост. Гравюра на дереве Н.Кофанова.

Поразительно созвучным докладу Михаила Кураева было выступление французского писателя, вице-президента Всемирного ПЕН-клуба Алекса Блока (Жана Бло): «Петербург — реальность на грани между мечтой и концепцией, которую мы называем идеальным городом или городом идеалов... «Из всех городов, которые я знаю, Санкт-Петербург всей своей историей, своим обликом и устройством наиболее близок к идеальному городу». Очевидность в том, считает писатель, что этот город порожден рассудком, но то, что менее очевидно, и то, что поражает — этот город пуст. Ни человека, ни растения — ничего живого. Альтернативой идеальному городу, по Блоку, является город Бога — «идеальный город возникает в голове, город Бога — в сердце». И даже будь он населен, население окажется вторичным по отношению к замыслу.

Идея «умышленности» Петербурга (по выражению Натальи Ивановой) нашла свое развитие не только в философской концепции французского писателя. Дмитрий Спивак, например, считает, что в данном случае можно говорить о некой «особой локальной цивилизации, сформированной в ходе петербургского периода русской истории, ... вслед за окончанием одного сотворенного московского царства и перед образованием следующего...».

Характерно, что Петербург и здесь оказывается как бы «стиснут» «московской цивилизацией» со стороны прошлого и настоящего, как капсула, сгусток материи особого рода. При этом город строили и пленные немцы, и пленные шведы, основан он был исключительно москвичами (как удачно отметил кто-то из зала), а облицован финским гранитом (гранит для финнов не просто камень, в граните финн черпает свою стойкость)...

Но для меня самым главным признанием в любви были слова, сказанные профессором Болонского университета Лаурой Сальмон, — Петербург-Ленинград «всегда отвергал любую правду, лишенную, как все правды, чувства противоположности. Наличие в России единственного окна в Европу позволяет не забыть о наличии за окном альтернативы. Альтернатива не всегда лучше, но она может оказаться мощным противоядием любой правде»...

На конференции присутствовали депутаты Законодательного собрания города, представители администрации, крупного бизнеса, общественных организаций, петербургские ученые, аспиранты, студенты вузов.

ПРЕДЫДУЩАЯ

ОБРАТНО

ВВЕРХ ВВЕРХ

СОДЕРЖАНИЕ

СЛЕДУЮЩАЯ